Пончик с гвоздями
Шрифт:
Люба не нашлась, что ответить. А может, и правда, каждый должен платить по счетам? Димку она отпустила, но потом, вечером, сестре высказала:
– Он тебе небось деньги дает, а ты нам что? Могла бы и поделиться. Из-за твоей махинации Пашка пить начал, а мне нелегко Димку одной тянуть.
Сестра только буркнула:
– Ладно, поживем – увидим. Я ведь тоже не каждую неделю с него деньги тяну. Он ведь и обозлиться может.
Вот так и стал Димка… работать сыном. Позже Люба поняла, какая бурная молодость была у ее сестрицы, потому что «сынка» содержали одновременно четыре «папаши».
– Ох, Машка, допляшешься
Мария, видно, и сама об этом задумывалась, потому что вскоре купила дом для сестры совсем в незнакомом районе. Район был ближе к городу, дом был новее и больше, и Люба перестала ворчать. Однако страх оставался.
– Машенька, ты бы заканчивала с этим делом. А ну как узнает кто. И дом отберут, и с Димкой чего сделают.
– Не трусь. Сама подумай – кто же распознает, что Димка не мой сын? Тебя здесь никто не знает. Ну, мало ли, что он тебя мамой зовет? Я всем своим «папашам» говорю, что отдала ребенка в надежные руки и научила мальчика тебя мамой звать. Да и кому надо что-то узнавать? Ты же понимаешь, если кто и соберется в моем прошлом поковыряться, там такое наружу вылезет! А мои дружки – люди видные, им скандалы не нужны. У кого жена драгоценная, у кого пост видный, а кому в политику хочется, просто сил нет. Вот и выходит, что никто бучу поднимать не станет. И потом, учти, я не наглею – напоминаю о себе редко, правда, по-крупному. Но опять же – это для нас с тобой по-крупному, а для них копейки, говорю же.
Короче, Мария сумела убедить Любу. Один только раз, лет, наверное, тринадцать назад, кто-то из «отцов» отказался выплачивать деньги – подсчитал, что «сыну» уже восемнадцать исполнилось, а значит, он должен обеспечивать себя сам. А с остальными номер проходил до самой кончины Марии.
– А вы тоже, стало быть, «папаша»? – обратилась Люба к Акакию, который во время всего разговора сидел точно приговоренный.
– Но… зачем же она Игорем его называла? – пролепетал он. – В честь моего отца, сказала…
– Ах ты, господи! Я же вам объясняю! Мария всегда так делала. Димка у нас был и Олежеком, и Славой… Дим, кем ты еще был?
– Юрой и Сережей, – недовольно отозвался Дима. – Я, когда старше стал, понимать кое-что начал, сам отказался с ней ездить, так эти мужики меня по телефону доставали. Мария позвонит и трубку им дает, а я… Черт его знает, подло, конечно, но рассказать им правду, спустя столько лет, я просто не мог. И не потому, что не знал, как их отыскать, а… Они же теперь старые совсем, может, им так легче…
– Значит, ты не болен? – еще раз спросил Акакий Игоревич.
– Да нет же. Я и справки показать могу. Мария небось вам сказала, что у меня болячка, которую у нас не лечат, а только за границей, и надо кучу денег, да?
– Н-ну… примерно.
– Конечно, да, чего уж там, – оборвала его Клавдия Сидоровна и обратилась к парню: – А ты не помнишь, кто они были, твои «папаши»? Сколько их было?
Дима задумался. А потом с сожалением покачал головой:
– Я не знаю. Мария ведь меня сознательно с ними не знакомила. Когда я еще маленький был, она меня просто водила в определенное место, так сказать, показывала. К нам, по-моему, никто никогда и не подходил. И потом, не все ведь и хотели дитятю внебрачного видеть. Она только один раз меня «засвечивала», а они уже так, на слово, ей верили, не было
Клавдия Сидоровна написала быстрым почерком свой телефон на листке и сунула парню.
– Очень прошу, постарайся все же вспомнить. Если что-то получится, позвони обязательно, – вежливо попросила она и стала прощаться.
Следом за ней тенью поднялся Акакий.
Супруги в молчании уселись в машину, и только тогда Клавдия заговорила:
– Ну, что ты молчишь? У тебя должно быть прекрасное настроение – человек не умирает! Он жив, здоров, хоть и не твой сын. И вообще! Чем тебя не устраивают собственные, законные дети? Анечка – умница, красавица, точная моя копия. А Данил? Бизнесмен, продуманный весь на сто рядов, тоже в меня удался.
– Да я все о Марии думаю. Ну было у нас что-то, но так это же… Она говорила, что любила меня, так и я же ее любил! И жить с ней хотел, и детей воспитывать… А что же получается? Если бы у меня Даня не стал богатым, то есть если бы я бедняком остался, так все бы было хорошо, а раз я могу деньги достать, так я, значит, подлец, загубил младую душу, испоганил девчонке жизнь, так, что ли?
– А нечего было «младую душу» в постель до свадьбы тащить. Надо сначала жениться!
– Да ты что, Клава! Да если бы я на ней еще и женился…
– Золотые слова, Кака, золотые слова. Смотри давай на дорогу и молчи, а то опять что-нибудь брякнешь и все испортишь, – довольно проговорила Клавдия Сидоровна и поудобнее уселась на переднем сиденье.
Еще в подъезде они услышали, что в их квартире трещит телефон.
– Алле-е, – кокетливо ответила Катерина Михайловна. – Клавдию Сидоровну? А кто же это ее спрашивает?
Клавдия залетела в комнату и выхватила трубку:
– Клавдия Сидоровна слушает, кто говорит?
– Клавдия Сидоровна, это Дима. Я кое-что вспомнил. Правда, не знаю точно, но… Понимаете, я одно место припомнил, куда мы с Марией ходили. Это двор такой, а к нам выходил мужчина…
– Как мужчину зовут?
– Да не помню я, как его зовут. Помню только, что он меня тискал, и лицо у него такое сморщенное было, от слез, наверное. Он плакал, а я все время вырывался. Мне было стыдно, что он, такой здоровый мужик, плачет. Он мне, кажется, ножик подарил, настоящий, перочинный. Вот ножик я хорошо помню, а мужика… Можно, наверное, поискать тот двор, там рядом паровоз был и стройка.
– Ну, стройка уже давно закончилась, скорее всего, а вот паровоз… Он что, на путях стоял?
– Да нет, он как-то сам по себе, что-то вроде памятника. Вы завтра приезжайте с утра, мы вместе съездим. Может, я еще что-нибудь вспомню.
Клавдия положила трубку на рычаг и с удовольствием развернула плечи.
– Вот, мама, смотрите, мы сегодня с Какой герои – человека спасли! – гордо объявила она свекрови.
– Мальчик будет жить? – с надеждой спросила та. – Неужели даже и денег не понадобилось?
Акакий насторожился. Совсем недавно маменька грозилась продать свой скромный домишко, о котором она зачем-то столько времени умалчивала.