Понкайо. Книга 2

Минчер Евгения

Другой пират подскочил к нему, выхватил автомат из его рук и, не прикладывая силы, одним толчком свалил Филиппа в песок. Жизнь оборвалась не сразу, еще несколько мгновений она судорожно билась внутри, пока Филипп давился кровавым кашлем. Он не мог вдохнуть. Темно-карие глаза расширились от ужаса и лихорадочно блестели. Он неотрывно смотрел на Ингу, силился что-то сказать, но вместо этого хрипел и снова кашлял. Кровь разбрызгивалась по лицу, капала на песок и съеживалась, как от страха. По телу пробегали конвульсии, пальцы безотчетно скребли по песку. Филипп задыхался. Лоб покрылся капельками пота, лицо заострилось и осунулось, словно кто-то невидимой рукой стесал все лишнее для посмертной маски. Ровный загар потускнел и на глазах у Инги сменился восковой бледностью. Взгляд омертвел, страх и боль смазала все та же невидимая рука, ресницы

дрогнули в последний раз – и веки застыли в неестественном положении, наполовину прикрыв уже ничего не выражающие глаза.

Отчетливые видения не отпускали, пока не прокручивались до конца. Одни и те же мучительно реальные сны… Сознание воспроизводило то, что мозг в ту минуту не воспринимал. Инга просыпалась в слезах, покрытая липкой пленкой стылого пота, утыкалась лицом в пропитанную дымом подушку и ревела навзрыд, срывая голос, пока пульсирующая головная боль не достигала своего апогея. Скорбь низвергалась в бессвязных стенаниях с вплетенными в них обрывками слов, в которых ничего нельзя было разобрать. Инга убивалась без жалости к себе. Она не взяла его за руку, не попыталась облегчить страдания, ничего не сделала! Сидела рядом и даже не коснулась его, не утешила, не сказала, что любит… Накатам удушающей агонии он противостоял в одиночку, искал ее руку и не находил, ждал ее напутственное признание и умер под лающий клич шакалов…

«Я не должна была выжить, я не должна была выжить!» Эта мысль преследовала ее изо дня в день. Инга не находила себе прощения, не знала, куда деваться от терзающей боли. Как легко было протянуть руку! Согреть его пальцы в своих ладонях, поднести к губам… Почему она этого не сделала?.. Господи, разве не могла она приложить усилия и стряхнуть оцепенение! Хотя бы на мгновение – ради него! Ради него! А теперь… где он теперь? Где его тело?.. Сбросили в океан?.. Сожгли?.. Инга давилась рыданиями, в ней было слишком много боли, слезы текли и текли, но боли не становилось меньше. Девушка подолгу сидела в темноте на краю кровати, согнувшись в три погибели и обхватив голову руками, терзалась обрывками снов и беспрестанно всхлипывала.

Сердце при выстреле рванулось вверх, точно хотело вырваться на волю, но тут же ухнуло обратно и сжалось в комок. В легких не осталось воздуха. Тело превратилось в тряпичную куклу, на плечо легла многопудовая рука и колючими пальцами с крошечными шипами высосала остатки жизненных сил. Инга кулем повалилась на колени. Ее будто сковало силой непреодолимого заклятья, чьей-то злой волей. Она не шевелилась, все смотрела в застывшее лицо с неестественно прикрытыми веками, которые уже не могли послужить защитой глазам. Перед мертвым телом опустился стервятник, жадно схватил запястье и ножом срезал ремешок электронных часов. Из раны вытекло немного темной крови, сползло по остывающей руке, тягуче закапало в песок. Опасный для жизни порез после смерти превратился в обычную царапину. Кровь больше не циркулировала по венам, не подгонялась к сердцу, не стучала в артериях. Стервятник повертел часы так и этак, рассмотрел, хмыкнул и с довольным видом сунул в карман. Мгновение спустя туда же отправилась скомканная серебряная цепочка и обручальное кольцо. Инга узнала падальщика: это он спустил курок.

В лагере она пока его не видела. И молила небеса, чтобы этой встречи не случилось.

Иногда между обрывками снов проскальзывал предсмертный вздох, которого она не слышала в реальности. Но звучал он так явственно, что Инга в ужасе подскакивала и в слезах оглядывалась. Отблески уличной гирлянды, цветными кляксами расплывшиеся по стенам, пульсировали в такт боли в висках. Девушка со всхлипами бродила по каморке, слепо тыкаясь в углы, и в конце концов без сил падала обратно в кровать, чтобы после очередного приступа рыданий вновь оказаться во власти холодных щупалец забытья. Оно тянуло из нее жизненные соки, точно какой-то паразит. Инга не отдыхала, физически не восстанавливалась, с каждым днем силы ее убывали. Она постоянно хотела спать, но не закрывала глаза, пока организм сам не выключался. Она засыпала с просохшими щеками, просыпалась с мокрыми глазами и стянутой от рыданий кожей на лице и не могла подняться, не могла заставить себя оторвать голову от подушки. Ее клонило обратно в сон – Инга отчаянно ему сопротивлялась, боролась, сколько могла, ведь знала, что ждет ее по ту сторону.

В каморке не было ни часов, ни календаря, ни телевизора. Делать зарубки было нечем, и время двигалось только в смене дня и ночи да в кратковременных ливнях. Инга не знала, в какой части острова находится, но воздух здесь был теплее и влажнее, чем там, где они с Филиппом высадились. Несмотря на конец осени – или уже начало зимы?.. – погода и температура за окном оставались по-летнему мягкими. Инга не представляла, сколько минуло недель, какое сегодня число, какой месяц. Но день, когда изменились ночные кошмары, она запомнила так же хорошо и ясно, как первую ночь в этом логове.

После обеда полило, как из душа. Инга уснула, но вместо четко очерченной в деталях смерти Филиппа увидела его и себя на целой и невредимой яхте. Суденышко легко скользило по ультрамариновой глади океана, сверкающей на солнце россыпью кристаллов. Филипп ловко управлялся со штурвалом, Инга стояла рядом и обнимала мужа за шею, они говорили о чем-то, смеялись, обменивались поцелуями. Вдруг налетел холодный ветер, солнечный свет угас, небо посуровело и заклубилось тяжелыми черно-серыми тучами. Шторм разверзнул пасть неожиданно, словно голодное исполинское чудище, поднявшееся с мглистых глубин. Яхта заметалась в шквалистых вихрях урагана. Ледяной дождь в неистовстве сек девушку. Откуда-то шел синеватый свет, который не давал окружающему миру окончательно померкнуть. Инга попеременно видела все от своего лица и со стороны. Она пыталась понять, откуда исходит этот странный свет, в котором ей виделось спасение, и кричала Филиппу, что они должны добраться до него, пока их не перевернуло. Ливень заливал глаза, и дальше вытянутой руки уже ничего нельзя было разглядеть. Захлебываясь от ледяных потоков то соленой, то пресной воды, Инга во весь голос звала Филиппа, который минуту назад стоял рядом, но ответом ей был только протяжный рев бури.

Волны угрожающе вытягивались во весь рост, расправляли свой капюшон, точно рассерженные кобры, и тяжело обрушивались на яхту, захлестывая суденышко в каком-то маниакальном припадке. Инга цеплялась за леера и кричала во весь голос. Когда судно в очередной раз подбросило, она не удержалась и с ручьями обжигающе соленой воды соскользнула за борт. Вынырнув на мгновение, она увидела на палубе Филиппа. Он стоял, точно приклеенный, опустив руки вдоль тела, и спокойно наблюдал за ней, словно и не было вокруг этого светопреставления. Но его и не было. Все закончилось. Небо распростерло свои лазурные объятья; успокоенный данью океан засиял ярче прежнего. Инга пошла ко дну.

В этот раз девушка очнулась без слез, но в ужасе. Сердце отбивало панический ритм. Инга приложила руку к груди и долго сидела на краю кровати, озадаченная и напуганная. За окном шумел дождь. Это новое ненастье подоспело или прошлый ливень не закончился? Сколько она проспала? Захар говорил, что ливни в этой части острова краткосрочны, а самые мощные иссякают уже через пять-десять минут.

После этого сны изменились. Помимо бесконечных ураганов, которые неизменно забирали девушку с собою за борт, после чего она видела на палубе спокойного и равнодушного Филиппа и все сразу заканчивалось, были еще искаженные сны о событиях на острове, настолько абсурдные и ужасные, что запоминались до мельчайших деталей и преследовали даже наяву. Инга и Филипп собирались высадиться на экзотический клочок суши, но замечали вооруженных незнакомцев на берегу и в спешке уплывали. Пираты на резвых моторных лодках снаряжались в погоню, с азартом кричали вслед и стреляли. Пули попадали в Ингу, прошивали бок и спину. Филипп кричал на нее, называл балластом и сбрасывал за борт, за которым нетерпеливо кружил острый акулий плавник. Инга оказывалась в зубах огромного хищника и просыпалась от сгенерированной мозгом боли во всем теле, напоминающей приглушенное эхо миалгии.

В другом сценарии Филипп выдавал Ингу пиратам и взамен его отпускали домой. Девушку расстреливали прямо на берегу, повернув лицом к океану, и она ждала исполнения приговора, смиренно глядя вдаль, где покачивалась на белоснежных парусах родная «Теодора». Что бы ни происходило во сне, это неизменно теперь заканчивалось смертью Инги. Она разбирала сны на фрагменты и прокручивала их в голове, но, даже загруженная пищей для размышлений, не стала реже плакать. Где-то в глубине души она понимала, что сознание, у которого всегда есть ответ на заданный вопрос, лишь отражает навязчивую мысль: Филипп винит ее в своей кончине. Инга предпочла бы умереть вместе с ним, но только не вместо него. Боль, которая терзала ее сейчас, была во сто крат хуже смерти.