Понтифик из Гулага
Шрифт:
Станислав в первый миг даже не понял, что происходит, и чуть не вошёл в комнату, однако неестественность их поз потрясла и оцепенила одновременно. В тринадцать лет он уже знал, что бывает между мужчинами и женщинами, но никак не мог предположить этого между чопорной, строгой на всяческие вольности тётей Августой и веснушчатым, полуголодным учителем. И когда он догадался, что происходит, испытал жгучее, навязчивое любопытство, отчего замер под дверью с открытым ртом и вмиг пересохшим горлом, поскольку представил себя на месте учителя.
Он не помнил, сколько так стоял, взирая на зрелище постыдное и будоражащее, погружаясь то в жар, то в холод. Тут он впервые и рассмотрел, что Гутя и в самом деле красивая и невероятно желанная! Так и хочется потрогать руками! Потом студент тихо завыл, застонал и словно спугнул Станислава. Он воровато спустился в свою комнату, схватил альт, но играть не смог – перед глазами всё ещё конвульсивно двигались обнажённые тела тётки и учителя.
В этот день он вообще не смог взять смычка, тряслись руки, словно у студента от голода, и от распирающего жара краснело в глазах. Так что пришлось соврать, что вчера долго гулял, простудился под дождём, и у него жар, а может, воспаление и лихорадка: в общем, смущённый и подавленный, лепетал учителю что-то мутное, невразумительное и уже испытывал ненависть.
Мысль пойти к тётке возникла у него в тот же час, как ушёл учитель, но раньше обычного вернулись чем-то сильно озабоченные родители. На следующий день музыкальный урок был назначен на утро, но Станислав запер входную дверь изнутри и поднялся в мансарду Августы.
– Вчера я всё видел, – сказал он, с неведомым ранее любопытством разглядывая тётушку, которая жила у них в доме уже четвёртый год.
– Что ты видел, мальчик? – засмеялась и насторожилась она.
– Как вы занимались с Вацловом! Музыкой!..
Гуте было тогда семнадцать, родители говорили о замужестве и будто бы подыскивали ей стоящего жениха из детей отцовских знакомых. Один такой даже часто приходил к ней в мясную лавку, где тётя работала три дня в неделю, но с утра и до вечера.
Она сразу же догадалась, что Станислав мог видеть, но ничуть не испугалась и даже не смутилась.
– Занимались, ну и что? – с вызовом спросила. – Подглядывать низко и подло!
– Я тоже хочу заниматься с тобой, – заявил он, раздираемый чувством стыда и желания.
– Чем?
– Музыкой, как Вацлав!
– Тебе нельзя! – отрезала она, однако уже не так решительно. – Ты ещё маленький.
– Я не маленький, – чужим, грубовато-мужским голосом произнёс он. – И хочу заниматься, с тобой. Вацлаву можно, а мне нельзя?
– За Вацлава я, может быть, замуж пойду!
– Тебя не отдадут!
– Почему?
– Он нищий студент!
– А ты женишься на мне? – Гутя смеялась и дрожала от страха.
– Если бы ты не занималась с учителем – женился бы, – ревниво произнёс он.
И стал как-то по-ребячьи ощупывать тётю, словно впервые видел. Оказывается, у неё была такая манящая грудь, которую бы он никогда не заметил, если бы не увидел вчера обнажённой. Гутя всегда носила застёгнутые до горла платья, глухие жакеты и длинные юбки, поэтому и мысли не возникало, что у неё есть под одеждой. А сейчас была в деревенском льняном платье со шнуровкой на груди, под которым угадывались все прелести её тела.
– Стасик, ты с ума сошёл? – спросила Гутя с дрожью и испугом, однако же не уходя от его рук. – Ты же мой родственник!
И тут голос оборвался, как басовая струна, в горле что-то лопнуло, и заныл кадык. Каким-то детским, натуженным фальцетом Станислав выдавил:
– Тогда я всё скажу родителям!
– Только посмей! – бессильно выкрикнула она. – Как тебе не стыдно?..
В этот момент в ней тоже что-то оторвалось. Тётя засмеялась и заплакала одновременно, потом встряхнула своими белесыми, сыпучими волосами и задышала в лицо.
– Стасик, а ты сможешь? У тебя там… уже что-то есть?
И полезла руками в его брюки, торопливо расстёгивая тугие пуговицы. Ладони у неё были ледяные, неприятные, но вмиг стали горячими и желанными, когда наткнулись на что-то и замерли.
– Ладно, Стасик, – прошептала, щекоча волосами, – давай попробуем… Если у тебя получится. Снимай брюки!
Она уже приготовилась к приходу учителя, развязала шнурок на груди, спустила к ногам деревенское платье и легла на кровать совершенно голой. Тело у неё было округлым, мягким и трепещущим, казалось, оно даже на расстоянии излучает манящее тепло и затаённый, как её полуулыбка, мерцающий свет. К нему хотелось прикасаться, оглаживать его и, погружаясь лицом, как в искристую солнечную воду, пить. Он больше никогда в жизни не испытывал подобных чувств к женщинам, даже самым обольстительным и опытным.
Станислав выпутался из брюк, но в этот миг пришёл учитель и стал крутить звонок у входной двери. Сначала они оба замерли от этого звука, словно застигнутые врасплох воры, но Гутя быстро справилась с замешательством и потянулась к нему руками.
– Пусть звонит… Иди ко мне, мальчик!
А он в тот же миг понял, что уже ничего не сможет. Прекрасная, пьянящая тётушка лежала перед ним, заманивая открытостью и доступностью, от которых качался пол и слезились глаза. Но жар, бывший всего мгновение назад, улетучился, оставив мокрый след на трусах. И тут ещё учитель принялся стучать в дверь!
– Ну вот! – разочарованно и почему-то счастливо засмеялась Гутя. – Ты ещё ничего не можешь! Ты совсем маленький!
– Хочу, как учитель, – однако же мужским голосом заявил он. – Чтоб ты стояла.
– Ах ты, мальчик мой! – она вскочила. – Надо, чтобы ты стоял!..
Много лет он потом вспоминал это мгновение и всякий раз оставался с убеждением, будто в тот миг на его месте вдруг возник кто-то другой, сильный, беспощадный, жестокий. На секунду вошёл, вселился и одним тяжёлым ударом сбил тётю с ног, так что она укатилась в угол кровати. И осталась там лежать, голая, беззащитная, смертельно обиженная, но не уронившая ни единой слезы.