Понтифик из Гулага
Шрифт:
Это она нашёптывала ему на ухо, пока шли переулками к дому, где тётя обустроилась на жительство. Комната оказалась просторной, чистой, неплохо обставленной, даже с водопроводом и ванной отгородкой. Две недели в дешёвых ночлежках он не менял белья (не догадался прихватить из дома), зарос грязью, чесался и вонял. Гутя нагрела воды на примусе, сама раздела племянника и стала мыть, как-то по-матерински обходясь с его телом. А сны у Станислава были свежи, и он почуял прежнюю тягу к тёте, стал ощупывать её, будучи мокрым, взъерошенным и страстным, словно петушок под дождём. Она же как-то лениво и бесстрастно лишь отводила его руки и сладко увещевала:
– Ну, погоди. Дам, не бойся, мальчик. Ты получишь
От предчувствий у него заболела голова и поясница, но тут случилось непредвиденное: едва она закончила мытьё и стала обтирать полотенцем, как в дверь постучали. Гутя отлучилась на миг и, вернувшись, сообщила, что её срочно вызывают на работу.
– Вернусь, и получишь свой подарочек! – горячо прошептала она, схватила сумочку и унеслась.
В последний миг он заметил, что тётя изменила чопорный стиль, носит короткую юбку и туфли на высоком каблуке. Станислав уже довольно пожил бездомным, уличным, знал, как одеваются проститутки, и это заронило огонь сомнений в благополучности жизни тёти. Он отгонял мрачные, пугающие мысли, осматривался, бродя по жилью тёти, и всё сильнее убеждался в том, что старательно отвергал. Он не знал назначения многих женских предметов, например, нижнего шёлкового, фривольного белья, всевозможных бархатных подушечек, валиков на широченной кровати, затянутой белым газовым полотнищем. Ничего подобного он не видел в своём доме, но догадывался, что всё это служит для удобства совершать то, что Гутя совершала в паре с его отцом, с учителем музыки и что обещала ему.
К полуночи он был почти убеждён: тётя продаёт своё прекрасное, манкое тело, свою красоту и ласки! Продаёт, как ещё недавно мясо в лавке, и почти этого не скрывает, иначе бы никогда не надела короткой, до колена, юбки и шёлковых, чёрных чулок на подтяжках. И не говорила бы так вольно, беззастенчиво о своём подарке…
Наутро всё подтвердилось: Гутя пришла с работы слегка пьяненькая, опустошённая и с совершенно отсутствующим взором. Станислав сделал вид, будто спит, а сам незаметно наблюдал за тётей. Сонно тыкаясь и роняя предметы, она согрела воды, стащила с себя одежды и, забравшись в ванную, принялась отмываться, словно после месячного житья в ночлежках.
– Ты же не спишь, мальчик мой, – позвала она между прочим. – Сейчас освежусь и приду… Только дай мне поспать часа два, ладно? Работы было очень много…
Легла и мгновенно уснула как-то по детски, засунув пальчик в рот. Станислав тихо встал, взял футляр с виолончелью и ушёл, поклявшись себе никогда не возвращаться.
Он выбрал новое место, возле ратуши, куда проституток не допускали, и стал играть там, рискуя быть узнанным. Однако странное дело, люди не признавали его, даже хорошие знакомые отца, часто бывавшие в их доме. Они слушали, бросали мелочь и уходили – возможно, никак не соотносили уличного музыканта и сына известного в городе, богатого лавочника и оркестранта. Но возможно, не хотели признавать, дабы никто не заподозрил связей с польскими бунтарями при германской власти.
И если так думали, то были недальновидными и глупыми. Оружие с немецких складов, украденное расстрелянными родителями, свою роль сыграло: в Варшаве оккупантов разоружили, к власти пришёл Юзеф Пилсудский, и германская власть была низвергнута. Польша праздновала освобождение, изумлённые переворотом люди гуляли по площадям, платили щедрее, и проституток пустили к ратуше.
Здесь и нашла его Августа. Теперь она опять была в глухом жакете и в чёрной шляпке, клялась и божилась, что никогда не станет заниматься прежним ремеслом, что это немцы вынудили её, угрожая расправой. И позвала Станислава к себе. Она и в самом деле жила уже в другом месте, устроилась приходящей домработницей в богатую семью, и жизнь на несколько месяцев вроде бы наладилась. О прошлом ничто не напоминало, пока внезапно не появился веснушчатый учитель музыки. Но теперь уже не с уроками, а как чиновник новой власти: оказывается, он принадлежал всё-таки к бунтарям и заслужил должность у Пилсудского. Он стремился совершать великие поступки, верно мечтая потом тоже стать великим музыкантом – ходил теперь в круглых очках, с папкой, был сытым и огнелицым. Станкевич несколько раз видел его издалека, узнавал, однако из застарелого неприятия ни разу не окликнул, напротив, стремился уйти в сторону и не попадаться на глаза.
Однако Вацлав сам услышал игру Станислава неподалёку от дворца Браницких и узнал его не в лицо, а по манере исполнения.
– Великий музыкант! Это говорю вам я!
И этим словно подкупил. Не следовало бы поддаваться на похвалу, но сработала зависимость ученика перед учителем. Станислав сдуру рассказал ему о тётушке, не выдавая её мрачного прошлого, о погибших от рук немцев родителях и только тут узнал, что они не могут считаться героями Польши, потому что крали оружие с немецких складов и продавали его бунтарям, причём, за золото. Таким образом отец скопил целое состояние в драгоценностях и где-то его спрятал. Немцы не могли добиться, где, и казнили сначала его мать на глазах отца, затем и его. Поэтому, если он, Станислав, что-то об этом знает, то лучше признаться и выдать ценности новой власти.
Вместо злобы и ненависти к рыжему студенту, Станислав почуял себя виноватым, стал оправдываться, что о золоте ничего от родителей не слышал. Вацлав будто бы поверил и ушёл.
Встреча эта уже начала забываться, но однажды Станислав вернулся домой и сквозь дверь, как в былые времена, услышал знакомую какофонию, исполняемую тётушкой. Он ушам своим не поверил, приоткрыл дверь и вновь онемел, оцепенел, как в первый раз. Гутя пиликала на скрипке, а учитель музыки пыхтел, преподавая урок и закатив блаженные глаза под стёклами круглых очков. Станислав давно пережил мальчиковый возраст, врываться и творить расправу не стал, а притворил дверь, оставив футляр с инструментом, и ушёл.
В этот же вечер он купил револьвер, опробовал его на пустыре и стал охотиться на краснорожего студента. Высмотреть его на улицах не составляло труда, власть в Белостоке располагалась во дворце Браницких, кроме того, студент ходил теперь в полувоенной форме и заметно выделялся в толпе. Станислав выследил, где он ночует, а вчерашний голодный оборванец жил теперь в солидном доходном доме. Было желание ворваться к нему, но он предусмотрительно прослонялся по окрестным дворам до тёмного, промозглого зимнего утра, и, когда Вацлав вышел, под свист дождя со снегом вогнал ему в спину три пули.
И, поражаясь своему хладнокровию, не убежал сразу, а сдёрнул очки с убитого и с удовольствием растоптал их на обледеневшей мостовой. Тот, сильный и жестокий, вселился в него не во время стрельбы, а потом, когда Станислав топтал очки. Вселился и уже никогда не покидал его существа.
Домой он пришёл как ни в чём не бывало, хотя в пути, удовлетворённый от совершённой мести, несколько прозрел и начал понимать, что' ему будет за убийство чиновника. И, чтобы снять с себя подозрения, рассчитывал взять инструмент и выйти к дворцу играть, хотя зимой играл редко и только в тёплую сухую погоду – берёг виолончель. Проницательная тётушка что-то заметила, но себя никак не выдала и только сказала, что он стал совсем взрослый. И вот теперь она готова была отдаться ему не из жалости, как раньше, и не в качестве подарка, а как сильному мужчине. Веснушчатый учитель, верно, пробудил в ней прежнюю страсть и воспоминания, однако о его новом уроке она помалкивала.