Понятие сознания

Райл Гилберт

Из этого следуют дальнейшие выводы. Свойства, характерные для обычных объектов, которые мы устанавливаем с помощью наблюдения или не без его помощи, нельзя осмысленно приписывать или отрицать для ощущений. Ощущения не имеют размера, формы, положения, температуры или запаха. В том смысле, в каком всегда отвечают на вопросы: «Где сейчас малиновка?» или «Где была малиновка?» — невозможно ответить на вопросы: «Где сейчас?» или «Где было ваше мимолетное впечатление от малиновки?» Конечно, вполне осмысленно и допустимо говорить, что щекотно «в пятке» или что щиплет «в носу», однако в ином смысле, чем тот, в котором в моей стопе находятся кости, а в носу — частички перца. Таким образом, в том расплывчатом смысле слова «мир», в котором люди говорят, что «внешний» или «публичный мир» содержит в себе малиновок и сыр, местоположение и взаимосвязи коих в этом мире могут быть установлены, — в этом смысле не существует другого мира или группы миров, в которых могут быть установлены местоположения и взаимосвязи ощущений. Точно так же не существует и пресловутой проблемы по выяснению связей между тем, что наполняет публичный мир, и тем, что содержится в любом из приватных миров. Далее, если некоторый обычный объект вроде иголки может находиться внутри или снаружи

другого объекта, например стога сена, то в отношении ощущений соответствующей антитезы «внутреннего» и «внешнего» не существует. Моя боль в ноге скрыта от сапожника не потому, что она находится внутри меня, будь то буквально под моей кожей или метафорически где-то, куда доступ ему закрыт. Как раз наоборот, ее нельзя, подобно иголке, описать в качестве находящейся внутри или снаружи обычного объекта, например меня самого. Ее нельзя так же описать ни как спрятанную, ни как несокрытую. Это аналогично тому, как невозможно классифицировать буквы ни в качестве существительных, глаголов или прилагательных, ни описать, как они подчиняются или же не подчиняются правилам английского синтаксиса. Конечно, это верно и важно, что я единственный человек, способный «из первых рук» предоставить отчет о своей боли, возникшей из-за тесной обуви, а окулист, не имеющий возможности говорить за меня, лишен главного источника информации о моих зрительных ощущениях. Однако из того факта, что лишь я один могу «из первых рук» отчитаться о своих ощущениях, не следует, что я могу, в отличие от остальных, наблюдать эти мои ощущения.

Отсюда можно сделать два взаимосвязанных замечания. Во-первых, имеется философски безразличный, хотя и сам по себе важный смысл слова «приватный», в котором мои ощущения, конечно же, приватны и принадлежат исключительно мне, т. е., подобно тому, как вы не можете, по здравой логике, за меня двигаться, побеждать на скачках, есть мой обед, хмурить мои брови или видеть мои сны, точно так же вы не можете переживать приступы моей боли или воспоминания о ней. У Венеры не может быть спутников Нептуна, а у Польши — истории Болгарии. Просто в силу логики построения предложений, в которых винительный падеж, употребляемый с переходным глаголом, составляет с ним одно смысловое целое. Такие переходные глаголы не обозначают отношений. Предложение «Я соблюдал свою выгоду» не утверждает между мной и выгодой такого отношения, которое вместо меня можно было бы осмысленно распространить на вас. Оно не тождественно ситуации типа «Я остановил свой велосипед», ведь вы могли бы легко меня опередить и остановить мой велосипед сами.

Во-вторых, говоря, что предложение «У меня был приступ боли» не утверждает того же отношения, что предложение «У меня была шляпа», я говорю, что выражение «приступ моей боли» не обозначает какую-либо вещь или «термин». Оно не обозначает даже какого-либо эпизода, хотя предложение «У меня был приступ боли» утверждает, что некоторый эпизод имел место. Вот, в частности, почему нелепо говорить, что ощущения наблюдаются, рассматриваются, свидетельствуются или исследуются, ибо объекты, соответствующие этим глаголам, являются предметами или эпизодами.

И все же, когда мы рассуждаем об ощущениях, мы в значительной мере склонны говорить о них так как если бы они были неуловимыми вещами или эпизодами. Мы безотчетно работаем с моделями наподобие той, в которой уединившийся человек, находящийся внутри палатки, видит пятна и блики света на парусине и ощущает вмятины в ней. Он, возможно, желал бы увидеть и потрогать те фонари и ботинки, из-за которых появились эти пятна света и вмятины. Но, увы, это ему никогда не удастся, так как парусина всякий раз преграждает ему путь. Представим теперь, что освещенные или выпуклые части парусины являются вещами, а мелькание света и колебания парусины — эпизодами. Если это так, то они относятся к тому виду объектов, которые допустимо описывать как обнаруживаемые, наблюдаемые и исследуемые человеком, находящимся внутри палатки. И о них можно также сказать, что они там есть, но они не наблюдаются и не обнаруживаются. Более того, человек, который может наблюдать или обнаружить освещенную или продавленную парусину, мог бы обнаружить фонари и ботинки, если бы они не были экранированы от него. Таким образом, ситуация человека, испытывающего ощущения, совершенно отлична от ситуации человека в палатке. Обладать ощущениями не значит обнаруживать или наблюдать объекты, а обнаружение и наблюдение вещей и эпизодов не означает обладания ими в том же смысле, в котором обладают ощущениями.

(3) Теория чувственных данных

В связи с нашей темой уместно прокомментировать теорию, известную как «теория чувственных данных» («Sense Datum Theory»). Эта теория нацелена прежде всего на прояснение понятия чувственного восприятия, в том числе и понятия ощущений, связанных со зрением, осязанием, слухом, обонянием и вкусом.

Такие повседневно употребляемые глаголы, как «видеть», «слышать» и «пробовать на вкус», не применимы для обозначения «чистых» ощущений, ибо мы говорим, что видим скачки, слышим поезда и пробуем коллекционные вина, хотя скачки, поезда и вина не являются ощущениями. Скачки не прекратятся, если я закрою глаза, а аромат коллекционного вина не исчезнет оттого, что у меня простуда. Таким образом, нам, по-видимому, нужны способы вести речь о том, что прекращается или исчезает, когда я закрываю глаза или бываю простужен. Причем эти способы не должны зависеть от ссылок на обычные события или напитки. Подходящий набор существительных нетрудно найти, ибо можно, вполне соответствуя идиомам, сказать, что зрелище скачек для меня прерывается, когда я закрываю глаза; что очертания и внешний вид лошадей меняются, когда глаза слезятся; что аромат вина исчезает при простуде, что шум поезда ослабевает, когда я затыкаю уши. Считается, что мы можем говорить об ощущениях в собственном смысле слова, когда ведем речь о «видах» (looks), «образах», «обликах», «звуках», «запахах», «вкусах», «звоне в ушах», «мимолетных впечатлениях» и т. д. Считается также, что такого рода идиомы необходимы, чтобы можно было отличить то, что привнесено в наблюдение обычных объектов нашими ощущениями, от того, что привносится в него обучением, умозаключением, памятью, догадкой, привычкой, воображением или ассоциацией.

Тогда, согласно данной теории, наличие зрительного ощущения может быть описано как получение моментального визуального

образа, а наличие обонятельного ощущения — как улавливание кратковременного дуновения запаха. Но что значит получить моментальный образ или моментальный запах? И что это за род объектов? Прежде всего, образ скачек не является спортивным событием, происходящим на ипподроме. Тем способом, каким каждый может наблюдать скачки, невозможно увидеть мой моментальный образ этих скачек. Вы не можете видеть то, что воспринимаю я, точно так же как вы не можете мучиться моей болью в ноге. Чувственные данные, т. е. мимолетный образ, запах, звон в ушах или звук, принадлежат только одному перципиенту. Далее, образ скачек описывается как мгновенная мозаика цветов, заполняющих поле зрения того или иного человека. Однако здесь следует уточнить, что об этой мозаике цветов можно говорить только в особом смысле. Как правило, когда люди говорят о цветовой мозаике, они ссылаются на обычные объекты наблюдения, такие, как стеганые одеяла, гобелены, живописные полотна, сценические декорации или покрытая плесенью штукатурка, т. е. на плоские поверхности предметов, которые находятся у них перед глазами. Однако визуальные облики или образы предметов, которые описываются как цветовые пятна, заполняющие в данный момент определенное поле зрения, не должны мыслиться как поверхности обычных плоских объектов. Это просто цветовые плоскости, а не поверхности цветной ткани или штукатурки. Они заполняют приватное зрительное пространство своего владельца, хотя он, конечно, испытывает постоянное искушение переадресовать их к поверхностям общедоступных объектов в обычном пространстве. Наконец, хотя сторонники теории чувственных данных и согласны с тем, что образы, запахи и звоны в ушах, которые воспринимаю я, не доступны больше ни для кого другого, они не согласны, что это обусловлено их ментальным статусом, тем, что они существуют «в моем сознании». Эти теоретики, по-видимому, связывают их возникновение скорее с физическими и физиологическими состояниями реципиента, чем непременно с психологическими.

Показав, как они полагают, что существует такие моментальные и приватные объекты, как образы, запахи, звуки и т. д., сторонники данной теории затем сталкиваются с вопросом «Что значит для реципиента воспринимать или иметь эти объекты?» И дают простой ответ. Согласно данной теории, реципиент воспринимает и наблюдает эти объекты в том смысле слов «воспринимать» и «наблюдать», в котором говорят, что он видит цветовые пятна, слышит звуки, чувствует запахи, различает привкусы и ощущает щекотку. Действительно, зачастую считается не только допустимым, но и правильным говорить, что люди на самом деле не видят скачки и не пробуют вина. В действительности они видят только цветовые пятна и смакуют вкус. Иначе говоря, в качестве уступки привычкам просторечья признается, что действительно существует вульгарный смысл глаголов «видеть» и «пробовать», в котором люди говорят, что они видят скачки и пробуют вина, однако из теоретических соображений нам следует вкладывать в эти глаголы другой, более тонкий смысл и вместо этого говорить, что мы видим цветовые пятна и ощущаем привкусы.

Однако в последнее время появилась тенденция использовать новый набор глаголов. Некоторые сторонники обсуждаемой теории предпочитают теперь говорить, что мы интуируем (intuit) цветовые пятна, прямо схватываем запахи, у мы обладаем непосредственным знакомством со звуками и находимся в прямых когнитивных отношениях с щекоткой — в общем, что мы чувствуем чувственные данные. Но в чем же реальный выигрыш от этих внушительных словесных оборотов? А вот в чем. Существует ряд глаголов, таких, как «предполагать», «открывать», «заключать», «знать», «верить» и «интересоваться», которые употребляются только с дополнениями типа «…что завтра воскресенье» или «…действительно ли это красные чернила». Существуют и другие глаголы, например «разглядывать», «слушать», «наблюдать», «обнаружить» и «натолкнуться», для которых соответствующими дополнениями служат такие выражения, как «…эту малиновку», «…грохот барабанов» и «…Джона Доу». Таким образом, теория чувственных данных, согласно которой образы, запахи и т. д. являются специфическими объектами или событиями, вынуждена использовать когнитивные глаголы второй группы для того, чтобы истолковать такие глаголы, как «получать» и «иметь» в выражениях типа «получать мимолетное тление» или «иметь [ощущение] щекотки». Она заимствует общеизвестный смысл глаголов вроде «наблюдать», «просматривать» и «смаковать» и переносит его на свои напыщенные глаголы «интуировать», «познавать» и «ощущать». Разница здесь лишь в том, что простой человек говорит, что наблюдает малиновку и просматривает страницы «Тайме», а теория — вместо этого — об интуировании цветовых пятен и прямом осознании запахов.

Теория не утверждает, что ее объяснение того, что значит обладать, к примеру, зрительным ощущением — а именно интуировать или опознавать приватно) цветовую мозаику — само по себе решит всю проблему нашего познания обычных объектов. Споры о том, как соотносятся лошадиные скачки, которые «в строгом смысле» и «непосредственно» мы не видим, и образы этих скачек, которые мы «в строгом смысле» и «прямо» видим, хотя их и нет на ипподроме, продолжаются. Однако сторонники этой теории надеются, что их разъяснение того, чем является ощущение (sensing), прольет свет и на то, чем является наблюдение за скачками.

Утверждается, в частности, что данная теория разрешает парадоксы, возникающие при описании иллюзий. Когда человек, страдающий косоглазием, сообщает, что он видит две свечи, тогда как налицо имеется только одна, или когда алкоголик говорит, что он видит змею там, где ее вовсе нет, то их сообщения могут теперь быть истолкованы с помощью этих новых выражений. Про человека, страдающего косоглазием, можно теперь сказать, что он действительно видит два «образа свечи», а алкоголик на самом деле видит «змеиное обличье». Ошибкой было бы, если они стали полагать, что при этом еще и физически имеются две свечи или змея. Опять же, если человек, сидящий перед отодвинутой от него круглой тарелкой, говорит, что он видит объект в форме эллипса, то он ошибается, если полагает, что на кухне есть посуда такой формы; однако он совершенно прав, говоря, что обнаружил нечто эллиптическое, ибо в его поле зрения на самом деле присутствует эллипсовидное белое пятно и он действительно «интуирует» и созерцает его там. Заключать от того, что он находит в поле своего зрения, к тому, что реально имеется на кухне, всегда рискованно, а в данном случае и неверно. Но то, что этот человек обнаруживает в своем визуальном поле, на самом деле существует там и имеет форму эллипса.