Попаданец на гражданской. Гепталогия
Шрифт:
В бородатом «бухарце» Вощилло с великим изумлением узнал старого знакомого еще по боям с чехами на станции Иннокетьевской под Иркутском в декабре 1919 года – лихого есаула Гордеева, что командовал тогда «шпальным» бронепоездом.
– Вижу, и ты «коня» сменил, казак?! Да еще в халате…
Михаил на радостях сдавил в объятиях забайкальца, тот ответил ему тем же – так и стояли, пыхтели, словно два сцепившихся медведя. А когда, наконец, расцепили руки и отпрянули друг от друга, то летчик успел задать вопрос первым:
– Ты давно здесь, Миша?
– Полгода уже… – ответил казак
– А где в России не воруют? – голосом мудрого философа отозвался Вощилло, пожав плечами, с неудовольствием вспомнив, как лишился ящика с магнето, которые являлись в русской авиации жутким дефицитом.
– Пороть нужно, тогда и воровать не станут!
По лицу командира «БМВ» пробежала гримаса, и Михаил понял, что нечаянно наступил знакомому на больную мозоль. Но Гордеев мотнул головою, словно отгоняя одолевавшую его дурную мысль, и, склонившись, тихо заговорил:
– Ты своих погоняй, чтоб не расслаблялись. Наступление на Ташкент будет с ходу, тамошние красные нас не ждут, да и вояки из них еще те, на бандитов похожи больше, как в семнадцатом году. Но оно и понятно, в отрыве они от Москвы, партизаны, по сути, кровушкой тут все по колено залили. Ненавидят их местные жутко! Так что времени терять нельзя! От Арала тоже наши пойдут, они там «воины хана хивинского»…
– А мы «бухарцами» стали? – Вощилло усмехнулся. – А лица у всех русские, как и говор! К чему этот дурацкий маскарад?! Красные ведь не идиоты, сразу разберут, кто на них напал!
– То не для них, а для наших британских друзей! Ну и персидский шах с афганскими ханами поневоле задумается. Бухарский владыка, понимаешь ли, как увидит «свое» новое войско, еще большее уважение нашему государю-императору Михаилу Александровичу выкажет! Восток дело чересчур темное, в здешних краях только силу понимают – так что эмир среди местных князьков авторитет свой скоро поднимет! На высоту недосягаемую, что твой аэроплан!
Офицеры переглянулись понимающими взглядами и дружно прыснули смехом…
Прут
– Проклятые русские!
Память страшная по себе вещь – никогда в жизни капитан Константин Григулеску не находился в столь жутком опустошении души, в которой даже не было ненависти к врагу, а одно лишь отчаяние.
Офицеру было очень больно видеть, как недавняя война страшно опустошила цветущий прежде край. Казаки и горцы прошлись словно метелкой, выгребая все ценное, начиная от вещей и заканчивая продовольствием с фуражом. Приготовленные на зиму кладовые и амбары остались у селян пустыми, и еще до января грянул страшный голод, не пощадивший ни старого, ни малого – первыми умирали слабые и больные.
Григулеску невероятно повезло – его назначили командиром роты, когда других офицеров безжалостно вышвыривали со службы, не давая даже мизерной пенсии.
Таковым оказался итог позорного Бухарестского мира, который навязали
Но этого врагам показалось мало, и все завоеванное миролюбивыми и добрыми румынами в честной войне отобрали обратно. Потеря Трансильвании, Северной Буковины, Южной Добруджи и Бессарабии сильно оглушила Григулеску, как и все румынское общество.
Но всеобщий ропот среди народа так и не поднялся, ибо торжествующие победители держали у границ вооруженные до зубов дивизии, а на помощь Франции, что столь подло предала верную союзническому долгу Валахию, рассчитывать не приходилось.
Стоило воевать и проливать кровь два года, чтобы, получив все в Версале, отдать соседям обратно за один месяц?! Да еще раньше потеряв золотой запас, оставшийся в большевистской Москве!
Особенно возмущало Григулеску обстоятельство, что болгары и венгры грабили своих соседей румын наиболее жестоко, да еще объявляя их изменниками.
Мерзавцы, прекрасно зная, что за ними стоит Россия, могли так говорить, не боясь расплаты за наглую ложь! Если кто изменник, так это они сами, но еще их покровители русские, не только предавшие Румынию, но и ограбившие ее до нитки!
– Как жить, как жить… – прошептал Григулеску, с тоскою глядя на зеленеющую степь и синюю ленту Прута, медленно катящего свои воды в голубой Дунай.
Весна пришла рано на его истерзанную землю, кое-где зацвели растения, полынно пахли травы, будоража душу. На той стороне реки слышались веселые песни да игриво скользил по струнам скрипки смычок.
– Зажрались, мерзавцы…
Григулеску сглотнул слюну, ненавидя всеми фибрами души молдаван, что продолжали веселиться под русским игом. Они сытно провели зиму и не помогли своим старшим братьям даже коркой хлеба, когда румыны сделали для них так много, приобщая к великим ценностям цивилизации и культуры, отрывая от московского азиатского варварства. Ведь его страна, населенная потомками доблестных легионеров, есть прямая наследница великого Рима, даже само название отсюда и проистекает.
Капитану снова стало жалко себя, вынужденного считать каждый лей и вкушающего мясо лишь два раза в неделю, и обидно за своих полуголодных и завшивевших солдат, не видящих жалованья уже полгода, живших на одной мамалыге, сваренной без капли жира. Хрюканье свиней и задорные петушиные крики стали редкими в румынских селениях…
– А может…
Григулеску рванул клапан и медленно достал из кобуры «браунинг», доставшийся ему трофеем от убитого французского майора. Ведь стоит дослать в ствол патрон, приставить дуло пистолета к виску, плавно потянув за крючок, и это безрадостное для него прозябание разом окончится. Не будет больше ни мамалыги, что ужасно пучит живот, ни опостылевшего местечка, где кроме нищих, непереносимой вони и грязи ничего нет, ни этих угрюмых русских стражников в фуражках с зеленой тульей, что вольготно стоят на том берегу реки.