Попаданец в себя, 1960 год
Шрифт:
*28 октября 1961 года пущен первый агрегат Братской ГЭС. Воды Ангары привели в движение самый мощный в то время гидроагрегат в мире.
*Лучшим подарком к празднику стал «Новогодний вальс» композитора Ю. Слонова и поэта В. Малкова в исполнении одного из самых популярных и любимых оперных певцов Советского Союза Георга Отса.
*Президиум Верховного Совета СССР принял указ «Об усилении борьбы с лицами, уклоняющимися от общественно-полезного труда и ведущими антиобщественный паразитический образ жизни». В соответствии с этим указом, в Уголовный кодекс внесена статья 209. Лица, не работавшие в течение четырех месяцев в году, подлежат уголовной ответственности.
Хороший указ, так надоели, выползающие со всех щеле паразиты, стоило только пошатнуться законной власти. Но это еще не скоро будет.
Трамвай свернул на Марата, на повороте выпрыгиваю (просто выхожу из едва ползущего вагона), иду домой. Как привык в Биробиджане иду, топ да топ по дорожке. Однако скользко, не шибко тут потопаешь. В детстве у каждого мальчишки за валенком или за поясом был конек «плюшка», сплющенный молотком конек с загнутым носом «снегурочка» («канадки» скоростные с острым носом не подходили). К этому изгибу конька привязывалась бечева и мы имели первый в мире зимний скейтборд. «Плюшкой» можно было драться, на «плюшке», как на самокате, можно было развивать неплохую скорость по твердому насту, стоя на плюшке лихо было зацепиться крюком за грузовик и мчать по снежной мостовой.
Ну вот и дверь парадная гремит, здоровенные пружины поставили, чтоб жильцы недолго впускали холод в подъезд. Иду на третий этаж, медленно иду. Даже странно, я восьмидесятилетний дед боюсь предстать перед мамой, которая в данный момент моложе меня на пятнадцать лет.
Что же натворил мой ранний антипод. И не получается ли, что с моим появлением (возвратом) официальный носитель этого тела ведет себя все хуже и хуже. Закон равновесия для одного тела с двумя сознаниями. Как все это сложно!
— Приехал, — встречает меня мама, — и не боишься, что посадят. Отслужил бы армию и все б забылось. А теперь!
— Ты о чем, мама?
Оказывается, мой ранний вариант не только запросил учебу, пьянствовал и таскал их дома деньги, но и торговал пистолетами в компании с милиционером и какими-то оболтусами. И, будучи растяпой, попытался впарить пистолет осведомителю КГБ.
В итоге мама вынуждена была перетерпеть обыск (как сказал брат — символический) и собирать передачки в тюрьму, где мой реципиент провел два месяца. Потом комитетчики передали расследованное дела в милицию и следователь намекнул, что ежели парень успеет смыться в армию осенним призывом, то обвинение спустят на тормозах. А тут я настроился вернуться…
— Посадят, дурака, и правильно, сколько терпеть его пьянки, — сказала мама, подразумевая «как жаль, что сын оболтус, но выручать надо. — Это же неслух непослушный, по которому тюрьма с рождения плачет. Нет, это не мой сын, тебя подменили в роддоме, я давно это подозревала, ты от какой-то цыганки родился.
Мама часто в горячем армянском гневе высказывала гипотезу о подмене ребенка в роддоме. И при всем этом она рожала и меня, и братьев по-старинке, как это было принято у врачей в те времена, дома, в собственной кровати. И рожала легко. Мама была невысокая, с широким тазом и крпуными грудями — настоящая женщина.
— Подумать только, — продолжила она, — из-за какого-то шмакозявки весь дом год на ушах стоит, дети не высыпаются, на работу усталые ходят. За что мне такая напасть! Хорошо уж, что отец этого срама не видит, сюсюкался с этим маленьким эгоистом, вот теперь и получился большой негодник…
Выплеснув страх и боль за сына, мама села и сказала:
— Что делать будем. Может его в Москву к Коле отправить?
Коля — мамин брат работал чиновником средней руки в столице. Второй брат Федя жил где-то на Сахалине и вроде как ходил моряком на торговом судне. Я видел его всего раз, он проездом в Москву заскочил — круглый, веселый, привез мне игрушечную двустволку с коробочкой бумажных пистонов. А мне к тому возрасту уже подарил одностволку шестнадцатого колибра… Сибирь, они и заезжих молодцев перекраивает под тайгу.
Перекраивала. Нет в новом веке в Иркутской области свободной охоты, рыба в Ангаре повывелась, а в Байкале её старательно выводят местные и китайские бракньеры. Я в той, прожитой жизни был на детской родине в 2001 году. Железные двери на подъездах, орды оборванных беспризорников у магазинов и на вокзале, множество китайцев на сверкающих иномарках, равно и за прилавками многочисленных торговых точек. Даже баргузинский соболь превратился в экзотику, а последние представители байкальского омуля шепчут поминальные молитвы над собратьями!
— Мама, твердо сказал я, — я очень благодарен за заботу, прости за волнение, которое причинил. Но у меня есть справка о травме и о ретроградной амнезии. Что-то помню, что-то не помню. О тюрьме и пистолетах, хоть убей — не помню. Как меня такого выводить на суд… Кстати, суд то был?
— Да вроде заглохло дело как-то. И чего там судить за старые железяки, которым на барахолке только по трешке валяться.
Да, отношение к трофейному оружию и в шестидесятых у нас в провинции было небрежное.
А я еще помню, как в пятидесятых действительно можно было купить шпалер с маслятами за пару бутылок беленькой. Много трофейного оружия навезли славные воины из Сибири. Тут и так его хватало, раньше в Иркутске чуть ли не каждый второй баловался охотой и другим таежным промыслом. Помню, как инвалиды на самодельных дощечках с колесами из подшипников (такие уж послевоенные инвалидные коляски) давали пацану горсть мелочи и посылали за гомырой, которая продавалась в керосиновых лавках.
— Пацан, сходи, купи мне коньяк с двумя костями, а на сдачу — себе, что хочешь, — говорили они.
Коньяком называлась гомыра, денатурированный спирт, который продавался в керосиновых лавках для примусов и стоил 18 рублей (1-80 после реформы). На бутылках с гомырой изображали череп с костями, как на электробудках. Его покупали те, у кого были не керогазы, а примусы, а некоторые мужики предпочитали денатурат сучку — водке за 23 рубля 50 копеек (до реформы). У меня дома для доктора Дубовика покупали водку столичную, за тридцать рублей семьдесят копеек, это считалось дорого.
(Водка стоит три ноль семь, Мяса — масла не совсем. Дорогой Ильич, проснись и с Никитой разберись).