Поправка-22
Шрифт:
Рядовой экс-первого класса и бывший капрал, неспешно отстранившись, окинул Йоссариана презрительным взглядом.
— Возможность-то у меня, конечно, есть, — горделиво признал он. — Но делать я этого даже под пистолетом не стану.
— Да почему?
А потому, что это не мое дело. Каждый должен делать свое дело, понимаешь? Мое дело — продавать зажигалки, и по возможности с выгодой, или, к примеру, покупать хлопок у Мило. А ваше дело — бомбить врагов.
— Так ведь убьют меня над Болоньей, — жалобно сказал Йоссариан. — Нас всех там перебьют.
— Значит, такая у вас судьба, — отозвался
Клевинджер согласился с Уинтергрином, тоже считая, что если Йоссариана убьют над Болоньей, значит, такая уж у него судьба, и даже полиловел от праведного негодования, когда Йоссариан признался, что это он передвинул линию фронта, вызвав наутро отмену полета.
— И правильно сделал! — окрысился Йоссариан, ощущая в глубине души свою неправоту. — Почему, собственно, я должен подставлять задницу немецким зенитчикам, чтобы наш полковник стал генералом?
— А как насчет пехотинцев? — тоже злобно ярясь, наседал на него Клевинджер. — Почему они должны подставлять под пули головы, чтоб ты поберег свою задницу? Они имеют право на поддержку с воздуха.
— Так неужто на мне вся наша авиация клином сошлась? Им ведь неважно, кто разбомбит эти склады. А Кошкарт гонит нас туда, только чтоб выслужиться.
— Ох, да знаю я это все! — воскликнул Клевинджер, и его честные карие глаза на изможденном от вечной праведности лице взволнованно увлажнились. — Но беда-то в том, что склады до сих пор никто не разбомбил. Тебе прекрасно известно, что я тоже не одобряю полковника Кошкарта. — Губы у Клевинджера задрожали, и он на секунду умолк, а потом, словно бы подчеркивая свои слова, начал хлопать ладонью по спальному мешку. — Пойми, Йоссариан, не нам с тобой решать, какие объекты должны быть уничтожены, или кто это должен сделать, или…
— Или кого убьют, пока он это делает. И ради чего он будет убит.
— Да-да, не нам! У нас нет права спрашивать…
— Ты сумасшедший!
— …решительно никакого права…
— Значит, по-твоему, полковник Кошкарт может решать, как и ради чего отправить меня на тот свет, а я не имею права вмешаться? Ты что — серьезно так считаешь?
— Совершенно серьезно, — теряя уверенность, отозвался Клевинджер. — Существуют люди, которым доверено вести нас к победе, и они лучше нашего видят, куда нанести удар.
— Мы толкуем о разных вещах, — устало сказал Йоссариан, как бы вконец измученный тупостью Клевинджера. — Ты говоришь про взаимодействие воздушных и наземных войск, а я — про мои отношения с полковником Кошкартом. Ты хочешь, чтоб мы победили любой ценой, а я хочу победить и остаться живым.
— Вот именно! — с возрожденной самоуверенностью подтвердил Клевинджер. — И что же, по-твоему, важнее?
— Для кого? — осадил Клевинджера Йоссариан. — Да открой же наконец глаза! Мертвец останется мертвецом, кто бы ни победил, ему твоя победа — что припарка дохлому псу.
Клевинджер умолк, словно от оплеухи. А когда опомнился и заговорил, его побелевшие, горестно поджатые губы напоминали тонкое стальное кольцо.
— Дорассуждался! — возмущенно воскликнул он. — Лучшей помощи врагу, чем твои рассуждения, даже и представить себе нельзя!
— Врагом, — с тяжкой непреклонностью сказал Йоссариан, — следует считать всякого, кто добивается твоей смерти, на чьей бы стороне он ни оказался, значит, и Кошкарта. Не забывай об этом, Клевинджер, потому что чем тверже ты это запомнишь, тем дольше, быть может, проживешь.
Однако Клевинджер пропустил его слова мимо ушей — и отправился на тот свет. А разговаривая перед смертью с Йоссарианом, он так разволновался, что тот скрыл от него свою причастность к массовой диарее, которая вызвала очередную бессмысленную отсрочку. Мило Миндербиндер разволновался еще сильней — из-за предположения, что кто-то опять отравил всю эскадрилью, — и прибежал к Йоссариану просить помощи.
— Узнай, пожалуйста, у капрала Снарка, не добавил ли он снова какой-нибудь гадости в еду, — тайно поручил Мило Миндербиндер Йоссариану. — Капрал Снарк тебе доверяет и скажет правду, если ты пообещаешь никому об этом не говорить. А когда он тебе скажет, ты скажешь мне. Договорились?
— Конечно, добавил, — признался Йоссариану капрал Снарк. — Хозяйственного мыла в сладкий картофель. Я же всегда готов тебе удружить. А хозяйственное мыло — самое надежное средство.
— Он божится, что он тут ни при чем, — сообщил Мило Миндербиндеру Йоссариан.
Мило с сомнением оттопырил нижнюю губу.
— Дэнбар говорит, что бога нет, — сказал он.
И надежды у них тоже не было. К середине второй недели все они стали походить на Обжору Джо, который был освобожден от боевых полетов и орал по ночам во сне, будто его режут. Спать мог только он один. Все остальные бродили до утра между палаток, словно немые призраки с сигаретами в зубах. Днем они собирались унылыми группками возле карты и мрачно разглядывали неподвижную линию фронта или угрюмо посматривали на доктора Дейнику, который безучастно сидел перед закрытой дверью медпалатки под шуточным, бросающим в дрожь объявлением капитана Гнуса. Да и собственные шутки получались у него отнюдь не веселыми, а слухи, которые они изобретали про Болонью, не оставляли им ни малейшей надежды.
Однажды вечером изрядно нагрузившийся Йоссариан нетвердо придвинулся в офицерском клубе к подполковнику Корну и сообщил ему, что у немцев появилась зенитная новинка.
— Какая новинка? — с любопытством спросил подполковник Корн.
— Скорострельный трехсотсорокачетырехмиллиметровый клеемёт Лепажа, — ответил ему Йоссариан. — Он склеивает на лету звено самолетов в одну вонючую кучу.
— А ну отойди от меня, дегенерат! — злобно взвизгнул подполковник Корн, с испугом выдернув свой локоть из цепких пальцев Йоссариана. Нетли бросился сзади к Йоссариану и оттащил его, обхватив за шею, прочь, а подполковник Корн, одобрительно глянув на своего спасителя и немного отдышавшись, спросил: — Кто он, собственно, такой, этот психопат?