Поправка-22
Шрифт:
— Я тебя не слышу! — крикнул он ему в ухо под ровный гул двигателей.
Кроха Сэмпсон удивленно оглянулся. У него было угловатое шутовское лицо с выгнутыми дугой бровями и щеточкой белесых усов.
— Что-что? — спросил он через плечо Йоссариана.
— Я тебя не слышу! — отозвался Йоссариан.
— Говори громче! — крикнул Кроха Сэмпсон. — Я тебя не слышу!
— Я тебя не слышу! — рявкнул Йоссариан.
— Ничего не поделаешь! — крикнул ему в ответ Кроха Сэмпсон. — Я ору изо всех сил!
— Я не слышу тебя по переговорному устройству! — завопил, теряя всякую надежду, Йоссариан. — Надо возвращаться!
— Из-за переговорного устройства? — недоверчиво прокричал Кроха Сэмпсон.
— Надо возвращаться! — остервенился Йоссариан. — Поворачивай, пока я не свернул тебе башку!
Кроха Сэмпсон, ища моральной поддержки, глянул на Нетли, но тот, не желая вмешиваться, отвел взгляд. Йоссариан
— Так я же не против! — радостно заорал он и весело засвистал на разные лады, топорща усы. — Нет-нет, сэр, старичок Сэмпсон вовсе не против! — Он еще немного посвистал, а потом крикнул в переговорное устройство: — Внимание, птенчики! Говорит адмирал Сэмпсон! Говорит адмирал Сэмпсон, орел воздушного адмиралтейства! Мы поворачиваем, цыплятки, поворачиваем, чтоб я треснул!
Нетли одним движением сдернул каску вместе со шлемофоном и начал жизнерадостно раскачиваться в пилотском кресле, словно милый малыш на своем высоком стульчике. Сержант Найт ссыпался в пилотскую кабину из пулеметного бронеколпака наверху и принялся ликующе хлопать их всех по спинам. Кроха Сэмпсон плавно отвалил от боевого строя, совершил неторопливый разворот с малым креном и взял курс обратно на Пьяносу. Вставив штекер переговорного устройства в одно из аварийных гнезд, Йоссариан услышал, как два хвостовых стрелка дуэтом горланят «Кукарачу».
Когда они приземлились, веселье, однако, мигом угасло. В самолете воцарилась неловкая тишина. Спускаясь на землю и залезая в джип, который уже поджидал их у взлетной полосы, Йоссариан смущенно молчал. По дороге в эскадрилью никто из них не нарушал глубокое, гипнотическое безмолвие, окутавшее и море, и горы, и заросли кустарника вдоль шоссе. Чувство крайнего одиночества сгустилось вокруг них еще плотней, когда они свернули к палаткам. Йоссариан вылез из машины последним. Через минуту или две он вдруг обнаружил, что только его шаги да шелест шелковистого ветерка нарушают тягучий, словно дурман, покой над палатками почти безлюдной эскадрильи. Она казалась вымершей, и лишь доктор Дейника сидел возле закрытой медпалатки, как скорбный коршун на солнцепеке, в тщетной надежде, что жаркое солнечное марево подсушит наконец его вечно заложенный нос. Йоссариан знал, что купаться доктора Дейнику не заманишь. Доктор Дейника никогда теперь не ходил купаться: купаясь, человек мог потерять сознание или подвижность из-за сердечного приступа или закупорки вен и утонуть на мелководье у самого берега, его могло утащить в открытое море подводное течение, мог подкосить полиомиелит или менингит от переохлаждения или перенапряжения — да мало ли что могло с ним приключиться! Всеобщий страх перед Болоньей преобразился у доктора Дейники в еще более острую, чем обычно, тревогу о своей безопасности. По ночам ему теперь постоянно мерещились бандиты.
В лиловатом сумраке штабной палатки Йоссариан заметил Белого Овсюга, который торопливо, но аккуратно крал виски из казенных запасов, подделывая подписи непьющих и разливая вожделенное пойло в отдельные бутылки, чтобы накачиваться им потом до бесчувствия — особенно если ему удавалось украсть достаточно много, прежде чем его спугивал капитан Гнус, воровавший виски для собственных нужд.
Джип негромко заурчал мотором и тронулся с места. Нетли, Кроха Сэмпсон и другие бесшумно разбрелись, незаметно скрывшись в знойной солнечной мгле. Фыркнув, укатил джип. Над Йоссарианом сомкнулась тяжкая первозданная тишина. Темная зелень отливала чернью, а все остальное казалось желтовато-гнойным. Прозрачный ветерок сухо шуршал листвой. Йоссариан ощущал тупую сонливость и тревожное беспокойство. Глаза у него смыкались, словно под веки ему насыпали золы. Он добрел до парашютной палатки с ее длинными столами из гладких досок, безуспешно пытаясь избавиться от назойливых, как безвредные, но надоедливые мухи, сомнений в собственной правоте. Оставив на столе бронежилеты и парашют, он двинулся мимо цистерны с водой к разведпалатке, чтобы сдать летный планшет. Капитан Гнус, который дремал, по обыкновению взгромоздив тощие ноги на стол, спросил с вялым любопытством, почему они возвратились. Не удостоив его ответом, Йоссариан положил планшет на барьер и ушел.
В своей палатке он избавился от парашютной сбруи, а потом скинул с себя одежду. Орр должен был вернуться к вечеру — он проводил в Риме отпуск, полученный за вынужденную посадку на воду у берегов Генуи, где он утопил очередной самолет. Нетли наверняка уже собирал вещички, чтобы его сменить, радуясь вновь обретенной жизни и нетерпеливо предвкушая продолжение бесплодно тягостного романа со своей римской проституткой. Раздевшись, Йоссариан присел на койку передохнуть. Без одежды он почувствовал себя гораздо лучше. Его всегда стесняла одежда. Через несколько минут он надел чистые трусы, сунул ноги в тапочки и, перекинув через плечо серо-зеленое махровое полотенце, отправился на берег.
Тропинка огибала непонятно зачем оборудованную в лесу огневую точку; двое из троих прикомандированных к ней солдат спали на мешках с песком, а третий ел буровато-багровый гранат, методично откусывая от него большие куски и смачно сплевывая жвачку из косточек в кусты. Когда он кусал, по его подбородку змеился темно-алый сок. Миновав огневую точку, Йоссариан снова углубился в лес, поглаживая время от времени свой живот, чтобы радостно ощутить его вполне реальную сущность. Между делом он вытащил из пупка набившийся туда одежный сор. Внезапно его поразило великое множество грибов, проклюнувшихся из-под сочной после дождей земли с обеих сторон тропинки, — их увенчанные тугими шляпками ростки так походили на мертворожденную плоть и торчали над влажной землей в таком изобилии, что вырастали, казалось, прямо у него на глазах. Они пестрели вокруг под нижними ветвями кустарника чуть ли не тысячами, зримо, как ему мерещилось, размножаясь и увеличиваясь в размерах. Суеверно вздрогнув, он брезгливо заторопился прочь и поспешно шагал, не глядя по сторонам, пока у него под ногами не захрустел песок, а жутенькая скороспелая поросль осталась позади. Тут он остановился и опасливо глянул назад, как бы предполагая, что мелкая мясистая нежить тайно крадется за ним по пятам или, сплотившись в змееподобную массу, преследует его над землей по веткам деревьев.
Берег был пустынным. В спокойной тишине приглушенно журчал неподалеку полноводный от ливней ручей, шелестела за спиной Йоссариана листва и глухо шуршала высокая трава да негромко вздыхали у берега ленивые прозрачные волны. Прибой здесь всегда был слабый, вода прохладная и чистая. Йоссариан оставил одежду с полотенцем на прибрежном песке и шел навстречу медленным низким волнам, пока его не окатило по плечи. Впереди, почти сливаясь с линией горизонта, темнела, окутанная туманом, неровная полоска земли. Йоссариан лениво доплыл до плота, немного отдохнул и поплыл обратно. Возле берега, там, где в море выдавалась песчаная коса, он встал на ноги и несколько раз окунул лицо в зеленоватую воду, а потом, чувствуя себя освеженным и бодрым, лег у кромки прибоя лицом вниз на песок и спал, пока вернувшиеся из Болоньи самолеты не разбудили его могучим хоровым ревом моторов, от которого дрожала земля.
Он проснулся с легкой тяжестью в голове и нехотя открыл глаза на вверженный в привычный хаос мир, где царил сейчас идеальный порядок. У него даже перехватило дыхание, когда он увидел над собой двенадцать шестерок самолетов, спокойно идущих в ровном боевом строю к аэродрому. Это было так неожиданно, что сначала он просто не поверил своим глазам. Невероятное, фантастическое зрелище — безукоризненный строй самолетов после тяжелого боевого задания: ни одной машины, рвущейся вперед на бешеном форсаже, чтобы срочно доставить в госпиталь раненых, ни одной безнадежно отставшей и едва дотягивающей до аэродрома из-за повреждений в бою. Ни один самолет не волочил за собой по небу дымного хвоста, и все до единого одновременно возвращались домой — все, кроме него. На мгновение он решил, что сошел с ума. Но потом вдруг понял, и короткий приступ горького хохота едва не завершился у него злобными рыданиями. Объяснение напрашивалось само собой: цель закрыли тучи и ему еще предстоял полет на Болонью.
Он ошибся. Солнце светило весь день, и бомбардировка состоялась. Это был плевый налет. Зенитная артиллерия не прикрывала Болонью.
Глава пятнадцатая
ПТИЧКАРД И КРАББС
Офицеры оперативного отдела капитан Птичкард с капитаном Краббсом, оба мягкие и покладистые, оба чуть ниже среднего роста и доверительно спокойные в разговорах, наслаждались каждым боевым вылетом, не требуя от жизни и полковника Кошкарта ничего, кроме возможности летать на боевые задания. Оба совершили множество боевых вылетов, и оба мечтали о множестве новых. Они назначали себя в каждую боевую операцию. Оба считали войну самым выдающимся событием в своей жизни и опасались, что ничего подобного на их долю потом уже не выпадет. Они выполняли свои обязанности молчаливо, скромно и без лишней суеты, никому не желая зла и стараясь жить со всеми в ладу. На их лицах всегда была готова вспыхнуть улыбка. Говорили они вполголоса и мучительно мямлили. Легко им было только друг с другом, этим жизнерадостным, осмотрительным и предупредительным офицерам, которые не смотрели людям в глаза, даже обращаясь к ним с каким-нибудь делом, — никогда и никому, даже Йоссариану, обращаясь к нему с выговором по поводу его приказа Крохе Сэмпсону вернуться домой из-за неполадок в переговорном устройстве.