Поправка номер тридцать семь
Шрифт:
Какой изощренный способ самоубийства. Ведь мог бы устроиться проще, остановившись в одной из пещер, где копошились кошмарные дети с огромными головами. И можно не сомневаться, что их камни нашли бы применение. Тюк — и нет психа-историка. Я вспомнил, как женщина, судя по оборванному подолу, именно женщина — ее лицо было укрыто тряпкой, одни глаза, схватила ребенка в охапку, прижала голову к животу, чтоб он не смотрел на меня, и, не спуская блестящего взгляда, сделала рукой сложный жест — то ли ограждая меня, то ли благословляя.
С
В один из переходов, когда я сидел, привалившись к стене, собирая нити мха, прижимая к губам, чтоб напиться, ко мне пришел он.
Шаман из первого сна. Уселся напротив, и бубен его затрясся. Я услышал горловой звук, на одной ноте, необычайно растянутое «м» или «н». И в голове моей вдруг прояснилось, я увидел себя — крысенка с окраины, брошенного судьбой в колесо. Увидел город, и теперь он казался мне странным, клетушки — служба, квартира, клуб — которыми привык так гордиться. Я сновал от кормушки к поилке, крутил свое колесо. Оно возникло передо мной — с рельсами электрокаров, прелестными масками детей и взрослых, черной глазницей озера.
Глаз города приблизился, заглянул в душу и вдруг зазвенел глуховато и нежно. То вибрировал почерневший от старости бубен. Это же так очевидно, как я раньше не понял? глаз города — шаманский бубен и есть. А министерские-то и не знают! Я рассмеялся.
Я хохотал, и от смеха, многократно отраженного эхом от стен, пришел в себя. Я был один. Так, за три перехода до ада, я сошел с ума.
Умирать я стал на последнем переходе. Ледяные ступени больше не казались стертыми и мелкими. Я брел, потом полз, скалывал лед, чтоб напиться, а когда встретил в распадке синие грибы, не задумываясь, сорвал пригоршню и съел.
Дальше вспыхнул свет, мировое море опрокинулось мне на макушку, и из вод его вышла она. Поманила рукой, словно хотела что-то показать. Я увидел полог, на нем стоял знак, и я понял, что это — врата. Тонкой рукой она приоткрыла завесу.
За тряпкой оказался голый камень скалы. Женщина улыбнулась, лицо ее сморщилось, посерело и стекло с черепа. Оскал в усмешке желтых зубов заставил меня кричать.
Я очнулся. Я был один.
Когда до поверхности ада осталось совсем чуть-чуть, явился третий. Старикашка, худой и грязный, ноги его опутывали толстые цепи. Язвы под ними кровоточили. Старик сел напротив по-птичьи и стал насмехаться:
— Дуралей. Олух царя подземного, — приговаривал он, — и куда ты теперь? Путь закончен. Ты мог бы идти дважды, трижды столько времени, сколько шел. Зачем поспешил? — он смеялся, грозя сухим пальцем. Уродивый, точно.
Я кинул в него камень, потом еще. Он хохотал, кривляясь. Я услышал, как дробно застучало внизу, и мелкая крошка потянула обломки крупнее. Подо мной, несколькими ярусами ниже, набирал силу обвал. Теперь этой дорогой я уже не смог бы вернуться.
Наверху меня встретила дверь. Из-за нее тянуло гарью и едким химическим дымом. Стоит открыть ее — и конец. Ни ручки, ни замка. Гладкая железная поверхность. Заперто.
Так нечестно! Я поднялся в ад, а меня не пускают. Я взревел от досады.
Колотил, пока не обессилел. Сполз, чувствуя, как колышется, дышит поверхность там, за чертой. И потерял сознание.
— Очухался. Горбатого могила исправит, — произнес Рэм, когда я открыл глаза. У него светлая кожа и всклокоченные рыжие патлы, как я мог об этом забыть?
Я лежал на спине. Покачивало. А сверху, вместо черного, теряющегося в темноте свода, было…
— Не-бо, — произнес я, пробуя слоги на вкус.
Черное небо с точками звезд. Что-то невидимое шумело, баюкало, окатывало солеными брызгами.
Обруч мягко сжимал мне виски, чуть покалывало в затылке. Пещерный город, путь наверх, глаз озера и министерские опыты — все это казалось ненастоящим, словно и не со мной случившимся. Ко мне возвращалась память.
— Каррамба, Кот, как же сложно было тебя вытаскивать, — Рэм крепко стоял на палубе и улыбался во весь рот, — с меня чуть шкуру командор не спустил!
Командор. Совет командоров. Старое «я», зашитое так крепко, что министерская выборка не смогла его расколоть, возвращалось с каждым сказанным словом.
— Я был уверен: если и могу на что-то рассчитывать, так это на твое неуемное любопытство, — с удовольствием продолжал он. — Это же надо умудриться: среди мусорщиков откопать вакансию историка! Хвала Великому Спруту, я успел выбраться раньше тебя.
Я слушал его, вспоминая…
…Шесть лет назад меня забросили в Город. И я влетел под обвал. Сработал предохранитель — я забыл, кто я и что на самом деле. Потерявший память разведчик. Шпион-склеротик — надо ж так вляпаться!
— Мы ждали от тебя известий, но ты словно в воду канул, — рассказывал Рэм, — и я пошел за тобой. Конечно, ты меня не вспомнил. А с этой поправкой… я делал ставку на твое любопытство. И не ошибся. Историка могила исправит, я ж говорю…
Я вдыхал соль и ветер. Черт, а меня ведь, и, правда, зовут Ким. Только родина моя не в верхних ярусах, а на Островах, которых, согласно директиве Министерства, не существует вовсе.
И хотя Совет Командоров может, похлеще Мусоргщиков будет, пусть. И в родном моем городе к хаки и факелам больше привычны, чем к шелкам и неону. И ладно.
Я еду домой. И делайте со мной что хотите — больше никогда, ни при каких обстоятельствах не надену на собственную физиономию чужое лицо.