Поправки
Шрифт:
Дениз несла черный зонт, букет цветов и перевязанную шпагатом коробку с пирожными. Кое-как перебравшись по лужам и потокам через дорогу, она остановилась рядом с Чипом под козырьком подъезда.
– Послушай, – с нервозной улыбкой сказал Чип, не глядя на сестру. – У меня к тебе большая просьба: подержи тут оборону, а я разыщу Иден, заберу у нее сценарий. Мне нужно срочно внести очень важные поправки.
Дениз сунула ему зонтик, словно слуге или кэдди-клюшконосу, смахнула с джинсов воду и грязь. От матери Дениз унаследовала темные волосы и бледный цвет лица, от отца – вызывающее трепет выражение арбитра в вопросах морали. Это она велела Чипу пригласить родителей и угостить их ланчем. Говорила она диктаторским тоном –
– Понимаешь, – продолжал он, – Иден собирается сегодня прочесть сценарий, и с финансовой точки зрения совершенно ясно, насколько важно, чтобы мы…
– Ты не можешь сейчас уйти, – оборвала его Дениз.
– Всего часок, – настаивал Чип. – Максимум полтора.
– Джулия здесь?
– Нет, она ушла. Поздоровалась с ними и ушла.
– Это разрыв?
– Не знаю. Она принимает лекарства, а я не верю в эти…
– Погоди. Погоди. Ты к Иден собрался или вдогонку за Джулией?
Чип подергал сережку в левом ухе.
– На девяносто процентов – к Иден.
– Чип!
– Нет, ты послушай! Она произносит слово «здоровье» так, словно речь идет об абсолютных и вечных ценностях.
– Джулия?
– Три месяца кряду глотает таблетки, совсем отупела от них и эту тупость именует душевным здоровьем! С таким же успехом можно называть слепоту зрением. «Теперь, когда я ослепла, я вижу, что и смотреть-то не на что!»
Дениз вздохнула, опустила руку с букетом.
– К чему ты ведешь? Хочешь догнать ее и отнять лекарства?
– Я веду к тому, что структура всей нашей цивилизации насквозь извращена, – объявил Чип. – Бюрократия присвоила себе право определять некие состояния разума как «болезненные». Нежелание тратить деньги – симптом недуга, нуждающегося в дорогостоящем медикаментозном лечении, а это лечение подрывает либидо, то есть вкус к единственному в мире бесплатному удовольствию, и тем самым человек вынужден тратить еще больше денег на суррогаты. Душевное здоровье как таковое определяется способностью индивида участвовать в экономике потребления. Покупая лекарства, покупаешь потребность покупать. А я, лично я, проигрываю битву с коммерциализованной, медикаментированной, тоталитарной эпохой – проигрываю сию минуту.
Прикрыв один глаз, второй Дениз открыла очень широко. Раскрытый глаз – словно почти черная капля бальзамического уксуса на белом фарфоре.
– Допустим, я соглашусь, что все это – весьма животрепещущие проблемы, – сказала она. – В таком случае, может, ты перестанешь рассуждать на эту тему и мы войдем в дом?
Чип покачал головой:
– В холодильнике паровой лосось. Щавель со сметаной. Салат из зеленых бобов и фундука. Еще есть вино, французский батон и сливочное масло. Отличное свежее масло из Вермонта.
– Ты хоть заметил, что папа болен?
– Всего часочек. Максимум полтора.
– Я тебя спрашиваю: ты заметил, что папа болен?
Чип как наяву увидел отца: дрожащая, умоляющая фигура в дверном проеме. Отгоняя это видение, он попытался вызвать другое: секс с Джулией, секс с синеволосой незнакомкой, с Руфи, с кем угодно, но мерещилось ему лишь скопище яростных, как фурии, грудей, почему-то без тел.
– Чем скорее я доберусь до Иден и внесу поправки, тем скорее вернусь, – пообещал он. – Если ты хочешь мне помочь…
По улице ехало свободное такси. Чип допустил ошибку, глянув в ту сторону, и Дениз истолковала его взгляд превратно:
– Денег я тебе дать не могу.
Он дернулся, словно она плюнула ему в лицо.
– Господи, Дениз!..
– Рада бы, но не могу.
– Я не просил у тебя денег!
– Ведь
Чип повернулся на каблуках, шагнул в потоки дождя и двинулся к Юниверсити-плейс, злобно улыбаясь самому себе. По щиколотку в серой булькающей воде, растекшейся по всему тротуару. В кулаке он сжимал, не раскрывая, зонтик Дениз и думал, как несправедливо, что он насквозь промокнет, ведь это же не его вина!
До недавних пор, особо не задумываясь над этим вопросом, Чип верил, что в Америке вполне можно преуспеть, не зарабатывая больших денег. Учился он всегда хорошо, но сызмала обнаружил явную непригодность ко всем формам экономической деятельности, за исключением покупок (покупать Чип умел), и потому выбрал академическую карьеру.
Поскольку Альфред однажды весьма кротко, но внушительно заметил, что не видит никакого смысла в литературной теории, а Инид в своих вычурных посланиях (они приходили дважды в месяц, словно периодическое издание, и заменяли ей дорогостоящие междугородные разговоры) заклинала Чипа оставить «непрактичную» аспирантуру в области гуманитарных наук («Гляжу на награды, полученные тобой на научных конкурсах, – писала она, – и думаю, как много способный молодой человек вроде тебя мог бы дать обществу, став врачом, ведь мы с твоим отцом всегда надеялись, что воспитали детей, которые думают не только о себе, но и о других»), у Чипа хватало резонов работать изо всех сил, чтобы доказать неправоту родителей. Он вылезал из постели гораздо раньше товарищей по колледжу, которые, до дурноты накурившись «Голуазом», отсыпались до полудня, а то и до часу, и добивался все новых премий, грантов, академических приглашений, копил валюту университетского мира.
Первые пятнадцать лет взрослой жизни Чип сталкивался с поражениями лишь косвенно: Тори Тиммелман – эта пылкая приверженка феминизма была его подружкой в колледже и еще долгие годы после выпуска – так негодовала на патриархальную систему присуждения ученых степеней и ее фаллометрические критерии, что отказалась (или не смогла) закончить диссертацию. Чип с малолетства слушал разглагольствования отца насчет мужской и женской работы и необходимости соблюдать различие между ними, потому-то, стремясь внести поправку, и оставался с Тори чуть не десять лет. В маленькой квартирке, где жили они с Тори, Чип взял на себя всю стирку, и большую часть готовки, и уход за котом, и уборку. Он читал для Тори дополнительную литературу, обсуждал и переделывал вместе с ней главы диссертации, ведь священная ярость крепко держала Тори за горло, не давая писать. Только когда Д-ский университет предложил Чипу пятилетний контракт с возможностью продления, а Тори, так и не защитившись, получила приглашение на два года (без дальнейших перспектив) в один из сельскохозяйственных колледжей Техаса, Чип, полностью исчерпав ресурсы «мужской вины», смог расстаться с подружкой.
В Д. он явился многообещающим, успешно публиковавшимся тридцатитрехлетним ученым; декан Джим Левитон почти гарантировал ему постоянную ставку. К концу семестра Чип уже спал с молодой преподавательницей истории Руфи Хамилтон, играл с Левитоном в теннис и благодаря ему Левитон впервые за двадцать лет выиграл чемпионат факультета в парном разряде.
Д-ский университет, обладавший прекрасной репутацией, но не слишком богатый, зависел от студентов, чьи родители могли полностью оплатить обучение своих чад. Чтобы привлечь именно таких питомцев, университет вложил 30 миллионов долларов в развлекательный центр, три кафе-эспрессо и парочку громадных общежитий, смахивавших отнюдь не на студенческие общаги, а на те дорогие отели, где отпрыски богатых семей станут в будущем заказывать себе номера. Всюду кожаные диваны и компьютеры, чтобы абитуриент или явившийся с визитом родитель в любом помещении сразу же получил доступ к монитору – даже в столовой и в спортивной раздевалке.