Попугаи с площади Ареццо
Шрифт:
Так, его совершенно не интересовал случай с Бидерманом. То, что мужчина принудил женщину к близости, было, увы, случаем самого обыденного насилия. Нужно пожалеть и утешить жертву, наказать виновного и закрыть эту тему. Почему средства массовой информации не перестают об этом говорить? Почему людям хочется все новых и новых подробностей? Можно подумать, раньше никто не слышал о подобных случаях… «Наверно, я недостаточно умен и что-то упускаю из виду…»
Когда Ипполит чего-то не понимал, он сердился на самого себя, на свою ограниченность; окружающие люди, общество и весь мир всегда оставались для него вне подозрений. Если кто-то и мог совершить что-то глупое или нелогичное, то лишь он сам. Он жил в убежденности, что все вокруг наделено смыслом. И если этот смысл ему непонятен, то дело в его слабеньких мозгах, а не в том, что с этим самым смыслом что-то не так. И действительно, мир представлялся ему настолько более сложным, чем он сам, что его невеликий ум и не должен был постигать ни его устройства, ни деталей.
— Я счастлив.
Эта мысль о том, как все хорошо, сама собой слетела с его губ. Пораженный, он перестал работать граблями и оперся подбородком о черенок.
— Странно, как это я счастлив, когда…
Да, его ведь только что оттолкнула Патрисия, женщина, которую он любил и с которой он мечтал проводить вместе дни и ночи, — и все же в это утро, раскидывая граблями по газону птичий помет, он был совершенно счастлив. Интересно, это нормально?
Он подошел к Жермену:
— Скажи мне, Жермен, ты счастлив?
— Конечно, — ответил карлик.
Он вытер пот со лба, поднял голову и всмотрелся в лицо напарника:
— Почему ты спрашиваешь?
— Потому, что я тоже счастлив. И мне это кажется странным.
Жермен счел это высказывание забавным:
— Объясни, пожалуйста.
— Мне полагается сейчас быть мрачным, грустным, потерять аппетит и интерес к жизни. Я скучаю по Патрисии, ты же знаешь, я хочу в жизни только одного — помириться с ней, но, несмотря на это, я чувствую себя хорошо, и душевные муки меня не терзают.
— А может, у тебя просто нет души?
Жермен сказал это в шутку, но Ипполит принял его слова всерьез:
— Может быть… А у животных есть душа? Вот, например, у наших попугаев она есть?
— Большинство людей считают, что нету.
— Вот в том-то и дело… Неудивительно, что они меня любят. Я такой же, как они. Каждое утро для меня начинается новый день.
Он отошел от Жермена и снова принялся за работу. Понятно, почему Патрисия его оставила. Как умная женщина может любить такого неинтересного человека?
Но сейчас ему нужно постричь газон. Он на минуту замялся: во-первых, на тротуарах все еще толпились прохожие, которых интересовало дело Бидермана, во-вторых, ему нравилось работать газонокосилкой, сняв футболку, но он не хотел, чтобы Патрисия теперь видела его полуобнаженным. Если между ними все кончено, он не хотел возвращаться к старому — к тому много раз испытанному в этом сквере ощущению, когда он чувствовал, что его спину согревают не только солнечные лучи, но и ее ласковый взгляд.
А затылок у него все-таки обжигало. Как если бы она была там, у него за спиной. Но он не решался обернуться и проверить, смотрит ли она на него из окна.
— Жермен, ты не хочешь постричь газон вместо меня?
— Да ну тебя! Ты же знаешь, что ручки косилки для меня высоковаты.
А он-то наивно надеялся, что Жермен об этом не вспомнит. Не снимая футболки, Ипполит включил мотор и толкнул косилку вперед. Не успел он сделать и нескольких шагов, как появилась злющая Ксавьера, она сурово морщила лоб:
— Слушай, Ипполит, тебе обязательно так шуметь? Ты мешаешь моим цветочкам расти.
Ипполит побаивался Ксавьеру; эта женщина получала такое удовольствие оттого, что изводила окружающих, — ее характер принадлежал к числу тех загадок, в которых садовник и не чаял разобраться. Он тут же выключил мотор.
— Мне положено стричь газон, мадам. Если я не сделаю этого, трава сильно разрастется.
— Ты вот это называешь травой — эти три жалкие былинки? Да твой газон такой же лысый, как череп моего муженька.
Ипполит глянул себе под ноги и вынужден был согласиться, что она права.
— Это потому, что теперь тут столько народу…
— Да уж, теперь весь Брюссель толчется у нас на площади. И знаешь что? После того как они потопчутся здесь на газоне, каждый обтирает свои испачканные в дерьме подметки о тротуар перед моим магазином. Просто удивительно, какой мерзкой теперь стала наша площадь. Вот я про все это напишу бургомистру!
— Мне нужно стричь газон, мадам, у меня задание. — И он включил мотор.
Она неприязненно его разглядывала:
— На войне ты стал бы выполнять любые приказы!
— Простите?
— Да ладно, я уже все поняла.
Перед тем как начать выстригать первую полосу, Ипполит приглушил мотор и спросил:
— А правда, что некоторые цветы от шума перестают расти?
— Естественно. А зачем, ты думаешь, в Бордо на виноградниках включают Моцарта?
Ипполит восторженно покачал головой и принялся за работу, полный новых мыслей.
А Ксавьера улыбалась, очень довольная этой беседой; каждый раз, когда ей удавалось поговорить с Ипполитом, она выдумывала какую-нибудь новую придирку и ужасно радовалась.
«Вот есть же на свете справедливость! На него посмотришь — и начинаешь в нее верить: надо же, такой красавчик и такой дурак!»
Когда Ипполит вернулся домой, Изис уже пришла из школы. Она с увлечением рассказала ему, что случилось за день, и достала из тетрадки список:
— Папа, учитель попросил нас купить линейку с делениями, циркуль и транспортир. Мы будем заниматься геометрией. Здорово, да? Сходишь со мной в канцелярский магазин?
Ипполит вздрогнул: он терпеть не мог магазины двух видов, канцелярские и книжные, потому что чувствовал себя там абсолютно чужим и даже хуже — самозванцем. Он никогда не мог сам найти то, что нужно было купить, и приходилось обращаться за помощью к продавцу, который в ответ цедил сквозь зубы что-то неразборчивое или помогал в поисках, но держался страшно высокомерно.
Из-за кухонной плиты вышел Жермен:
— Давай я схожу. Пойдешь со мной, Изис?
— Конечно! А как мы будем добираться: пешком или на трамвае?