Попутный ветер
Шрифт:
Олаф выдержал недолго.
— Не пора ли спать? — он резко поднялся на ноги, невольно прерывая песню.
Тэссерист улыбнулся одними глазами и отсалютовал проводнику. Следующая мелодия по тембру и звуку стала ещё более мягкой, напоминая слышанные в детстве колыбельные. Музыкант баловался, наслаждаясь производимым впечатлением.
— Думаю, да, — Летта кивнула и тоже поднялась со скамьи.
Выглядела она сонной. Олаф махнул рукой хозяину, положив на стол ещё несколько монет, в компанию к исчезнувшим в кармане передника привальщика. Тот подскочил и протянул ключ от комнаты.
— По лестнице, первая дверь налево, — пояснил глухо. — Постель застелена, в камине разведён огонь. Если покажется зябко, дрова на полу у двери.
— Разберёмся, — юноша кивнул, подхватил поклажу и, непринуждённо предложив девушке руку, повёл на ночлег.
Лестница была широкой, но тёмной. Тусклого света из трапезной едва хватало на первые ступеньки, последние же терялись во мраке. Но не только боязнь оступиться вынуждала молодых людей держаться за руки: во-первых, они старательно изображали брата с сестрой, а во-вторых, это стало уже привычным — чувствовать пожатия пальцев, тепло и поддержку.
Миновав два лестничных пролёта, Олаф и Летта оказались в глухом коридоре, освещенном едва мерцающими плоскими лампами, свисающими с низкого потолка. Их света едва хватало, чтобы всунуть ключ в замочную скважину; похоже, привальщик экономил, не слишком заботясь об удобствах своих гостей. Комнат было не очень много: четыре по правую руку, четыре по левую. Чистая, но порядком вытертая ковровая дорожка на полу приглушала шаги. Крошечные безвкусные картинки на стене, призванные украсить и облагородить пространство, скорее пугали: в своих тяжёлых рамах они смотрелись окнами в параллельный мир — то слишком тусклый, то сюрреалистичный.
В комнате, отведённой Смутом молодым людям, оказалось неожиданно светло, а уж натоплено так, что впору устраивать баню. Хозяин не обманул и рядом с дверью оставил дополнительные дрова, но можно было не сомневаться — они не пригодятся. Обстановка в комнате не удивила. Обычная, не слишком дорогая, каких немало в многочисленных привалах любого уголка Империи. Громоздкая кровать с плотным балдахином стояла по центру. По правую сторону от окна притулилось расшатанное кресло, по левую — небольшое трюмо с зеркалом, занавешенным тонким тюлем. Ничего лишнего или роскошного. Вся мебель приходилась ровесницей, должно быть, родителям Смута, а он сам вполне по возрасту мог быть дедом.
Олаф, повернув изнутри ключ на два оборота, бросил вещи рядом с дровами и поинтересовался у Летты:
— Как это вам пришло в голову назваться моей сестрой?
— Я же не оскорбила ваших чувств? — она уже не казалась осоловелой, напротив, выглядела довольно живо и бодро для путешественницы, весь день проведшей в дороге.
— Ничуть.
Девушка присела на край кровати.
— Просто если при мне начинают проверять двор, прежде чем постучаться в дверь, мне становится неуютно. А в этом случае лучше ночевать вдвоем, с тем, кому доверяешь, — пояснила сдержанно. — Мы не выглядим мужем и женой. Невестой и женихом тоже. Хозяин мог воспротивиться нашему пребыванию в одной комнате. Ведь так не положено, спать чужим людям на одной кровати?
Олаф хмыкнул и пожал плечами. Он очень сомневался, что привальщик радеет за моральные устои, всё упиралось только в цену, которую ему могли предложить. Накинь сверху пару сигментов и называйся хоть отцом с дочерью, хоть матерью с сыном. Но девушка из Златгорода вполне могла этого не знать. В книгах для девиц о таком не пишут. Этот опыт постигается на собственной шкуре.
— В любом случае, вы молодчина! Я бы и сам предпочел не оставлять вас в одиночестве, — юноша и до этого признания изнывал от жары, а сейчас ему и вовсе захотелось нырнуть под ледяной душ. — Но не мог сообразить, как это сделать, чтобы не обидеть.
— Видите, как хорошо, что я не так щепетильна. Быстро записала вас в родственники и не подумала, что вам может не понравится сестра вроде меня. — Летта улыбнулась и вдруг стала почти хорошенькой, так что Олаф не мог не улыбнуться в ответ.
Олаф снял куртку. Расстегнул рубашку и ослабил пояс. Скинул тяжелые ботинки. Расслабленно опустился в кресло. Оно заскрипело, проминаясь под телом. Спать юноша не собирался, но состояние покоя было упоительно, каждая мышца отозвалась сладкой истомой. То же, должно быть, испытывала и Летта. Девушка расстегнула верхние пуговички рубахи и, сняв башмачки, поджала ноги под себя. Как ребёнок, попрыгала на постели. А потом прилегла, поглядывая на проводника из-под белых ресниц.
— Спите, — посоветовал он. — Если вам удастся заснуть до того, как распоется тэссерист, будет отлично.
— Музыкант ваш знакомый? — предположила Летта.
— Это так заметно? — удивился Олаф.
Она кивнула.
— Я ушёл из дома, когда мне едва исполнилось четырнадцать, много странствовал. Пару раз пересекался с этим соловьем. В какой-то момент мне даже казалось, что я по горло сыт его песенками. Но сегодня выяснилось, что не всё потеряно, — ответил юноша, не вдаваясь в подробности, и прикрыл глаза, словно решил подремать.
Он почему-то боялся, что более подробный рассказ воскресит ненужные воспоминания, разбередит старые раны, поднимет прошлое со дна души. Хотя спутница к откровенностям не принуждала и лишних вопросов не задавала, можно было легко перейти грань. А делиться своим прошлым Олаф не собирался.
Девушка устроилась на постели поудобнее, повозилась немного и тоже притихла. Юноша мог поклясться, что его спутница бодрствует, как и он, может быть, вспоминает родителей, или дядю, сестёр, своего несостоявшегося жениха? Почему-то это предположение царапнуло душу. Как Летта отзывалась о нем? Красив и умён? Олаф заворочался в кресле. Оно заскрипело и застонало, словно терзаемое застарелым ревматизмом. Эти звуки оказались весьма созвучны мыслям, и раздражали. Проводник снова замер, стараясь не думать вообще ни о чём.
Некоторое время тишину нарушало только потрескивание огня в камине. Потом снизу послышалась возня, глухое бормотание, и негромкий перебор тэссеры. У старого знакомца Олафа была досадная привычка петь тогда, когда все другие собираются ко сну. Почему-то муза посещала его именно в такое время. Что ж, это уже мелочь, по сравнению с прошлой ночью. Лучше незатейливые песенки, чем рык недоеда.
Хотя Олаф спать не собирался. Он планировал разобраться, что за запах отчаяния заполонил привал. Ни один из виденных людей не испытывал этих эмоций. Значит, где-то поблизости находилась ещё одна живая душа, и она томилась, потеряв последнюю надежду. Слуга? Член семьи Смута? Случайный гость? Почему ему плохо? За какой дверью его искать? И, в конце концов, как представить и объяснить поиски, чтобы не выдать своего дара?