Попытка говорить 2. Дорога человека
Шрифт:
Неужели этого окажется мало?
– ХИЕ УШКИ! – объявил сын Финхеля.
Всё, что находилось поблизости, – все эти тающие слизни, шипастые металлические ежи величиной с автобус, самодвижущиеся деревянные скелеты и прочие "ушки" – вместе с песком взлетели в небо, подброшенные ударом огромной мощи. Аура младенца могла бы превратить всё вокруг в тончайший атомарный прах одним-единственным пиковым всплеском, но вместо этого она стала частой и густой трёхмерной сетью, ощупывающей буквально каждую песчинку. Мои "сигналки" смело, Страж был обнаружен, захвачен и после быстрого изучения расплющен силовой волной капризного разочарования.
Таким образом, последняя возможность следить за происходящим снаружи, какая у меня оставалась, исчезла. То есть я мог бы попробовать кое-что сделать с этим – но не без риска нарушить тайну убежища, а рисковать мне не хотелось совершенно.
Изолят погрузился бы в мёртвую и непроглядно чёрную тишину, если бы не слабый свет, который исходил от аватары, и не тихие звуки моего дыхания.
– Ну что ж. Теперь время поговорить у нас есть… верно, Айнельди?
– Не так уж много, как я ощущаю.
– Ты можешь предвидеть будущее?
– В довольно ограниченных пределах. Я ведь не Сулгас.
– Сулгас?
– Господин Невидимой Оси. Божественный пророк.
– А как насчёт других имён? Например, кто такой "старина Веррай", которому я что-то уже не особенно хочу передавать привет Ленсаро?
– Веррай – божественный Судия, один из самых могущественных богов Верхнего Пантеона. Он является в одной из своих ипостасей богом справедливой войны, и Шимо когда-то входил в его свиту, как Омиш – в свиту Тепелью.
– Но не после сделки с Урмозом, полагаю.
– Нет. Больше нет. Благосклонность Господина Кровавых Слёз и Господина Праведных Чаш – это взаимоисключающие… линии.
– Ну-ка, ну-ка. Линии?
– Мне трудно объяснить это на языке смертных. Линии соединяют… дуальные пары. Например, одна линия протянута от щедрости к скупости. Другая – от искусного созидания к бессмысленному разрушению. Третья – от хищности к жертвенности. Но есть и линия, которая ведёт от жертвенности к эгоизму. Есть линии меж принципами, меж атрибутами, меж Силами, меж богами как таковыми. Линия между Урмозом и Верраем – одна из самых важных.
– Ага. Веррай есть справедливость, беспристрастность, суд, война, единоначалие, наверно, и ещё много разного. А Урмоз – неправедность, пристрастность, произвол… мир?
– Неточно. В некоторых из своих ипостасей Веррай и Урмоз находятся на одном конце линий. Но таких линий мало. Я вряд ли смогу объяснить точнее.
– Ну и ладно. А как насчёт Финхеля?
– Божественный шут, Господин Шагающих Ушей.
Я не сдержал улыбки. Впрочем, быстро увядшей. Кстати, я заметил ещё кое-что: если богов Верхнего Пантеона аватара именовала с ясно слышимой большой буквы (Веррай – божественный Судия), то сошки помельче, вроде Сулгаса или того же Финхеля, заглавности не удостаивались.
– Ага. Понятненько. И откуда у бедняги такой… отпрыск?
– Однажды Финхель не вполне удачно пошутил над Верраем. И Господин Правых присудил ему в качестве награды за шутку жену.
– Жену?
– Божественную глупость, Госпожу Скользкой Памяти.
– Очень мило со стороны Веррая.
– Я бы не рекомендовала судить поступки и решения Господина Правых.
– Поскольку от одного из последствий одного из его решений мы в данный момент таимся, я бы сказал, что если не причина, то как минимум повод для недовольства Верраем у нас есть.
– Говори за себя, пожалуйста.
– Никогда не был настолько самонадеян, чтобы говорить за других, Айнельди.
– И не называй меня этим именем… пожалуйста.
– А как мне тебя называть? Ты уже не совсем Луна, но и на Омиш ты не очень похожа.
– Благодаря тебе, Рин. Мы… то есть боги… являемся заложниками определяющих наше бытиё линий. Поэтому я и сказала, что насчёт линий не объясню… точно. В каком-то смысле, понять, какое положение и на каких линиях занимает бог – значит понять бога… а разобравшись, что представляют собой линии как целое, можно понять, что такое Сияющие Палаты. Вот только нет в Пестроте сущностей, которым была бы по плечу последняя задача.
– Конечно. Постижение одних линий делает невозможным постижение других и искажает представления о третьих.
– Так. Значит, основы ты всё же понял… но это мало что даёт на практике.
– Конечно, мало. Да и не испытываю я большого желания ввязываться в изучение ваших божественных разборок.
Изолят вывернулся наизнанку. Мягкий грустный голос сообщил:
– Тогда у нас имеется кое-что общее. Потому что ты уже ввязался в божественные разборки.
Мы с аватарой оказались в средних размеров зале – где-то десять на десять на восемь метров – не имеющем выходов наружу. Голые, ничем не украшенные снежно-белые стены, светящийся сам по себе воздух, в котором без следа утонул слабый свет, исходящий от моей спутницы. И в зале этом мы были не одни. Я задрал голову:
– Если не ошибаюсь, Финхель?
Похожий на помесь кузнечика и трубочиста в два с лишним человеческих роста, подстать первому из обличий Ленсаро, бог вполне человеческим движением кивнул.
Честно говоря, я начал уже уставать от встреч с существами, чья суть выходила далеко за пределы моего понимания, а могущество превосходило моё собственное в ещё большей мере, чем могущество Мифрила. Страж Направлений уже сыграл со мной шутку, которая вовсе не показалась мне смешной, так что от знакомства с божественным шутом я добра не ждал…
Но лишь до того, как увидел его. Нечто в нескладной, местами причудливо изломанной фигуре Финхеля вызывало во мне безотчётное доверие. Может быть, поющий в плоскостях "ближнего" ментала острый ум. А может, я просто сочувствовал ему.
Имеющему такую семью сложно не сочувствовать.
– Меня зовут Рин Бродяга. Я…
Финхель остановил меня коротким жестом.
– Не надо лишних слов. Просто скажи, куда тебе надо, и я тебя переправлю.
– Вот так просто?
– Я – божественныйшут, – суховато сообщил бог. – Шутить со смертными я не обязан. И не люблю.