Попытка к бегству
Шрифт:
— В воскресенье.
— Где он сейчас?
— Я адрес не знаю. Могу показать. Мы новую квартиру сняли. Здесь, недалеко, на Саперном переулке.
— Серж! Звякни следаку! Скажи, заминка маленькая. Мы сейчас сгоняем — адрес посмотрим.
Ледогоров вышел в коридор. Катька сидела на скамье, уронив голову на руки.
— Как тебе это удалось?
Она подняла на него усталое, какое-то погасшее лицо.
— Просто.
Он сел.
— Как?
— Какая разница?
— Интересно.
—
Он смотрел, как она выпускает дым через нос.
— Я сказала, что он меня трахнул. Несколько раз, когда ее дома не было. И что звал меня в Турцию. Она мне не говорила, но я слышала, что он ей предлагал.
Ледогоров усмехнулся.
— А по-настоящему?
Она отмахнулась.
— Ты что? Рехнулся? Она — самый близкий мне человек.
— Ну, ты даешь!
— А что делать было? Она по-другому бы не поверила. Уже в камеру бы ехала, дуреха. И так заставила жизнью матери поклясться.
Ледогоров встал.
— Не боишься за мать?
— Да пусть сдохнет быстрее, потаскуха!
— Спасибо!
— Отстань! Не для тебя старалась. Выпускай уже. Водки хочется.
У дверей кабинета окликнул Вышегородский.
— Как дела?
— Работаем.
— Нашли что?
— Так, по мелочи.
— Машина нужна еще?
Ледогоров кивнул.
— Очень.
Артур подумал секунду.
— Ладно. И скажи Полянскому, чтобы в Новгород позвонил. Его Чергачева с собаками ищет.
Жанна Чергачева работала в ИДН и когда-то Вышегородский сам добивался ее расположения.
— Хорошо.
В кабинете Серж рассказывал Муратовой какую-то байку. Она вымученно улыбалась, щурясь на бронзовеющее солнце.
— Направо? Налево?
— Налево.
«Шестера» подскочила на внушительной выбоине в асфальте. Ледогоров затормозил. Выгуливающая пуделя тучная девочка одарила их неприязненным взглядом. Солнце светило, выглядывая из-за края крыш. На маленьком балкончике второго этажа, закатав подол и подставив лицо горячим лучам, сидела средних лет женщина с внешностью домохозяйки.
— Следующий дом. Парадная с улицы. Последний этаж. Дверь белого цвета.
Муратова на заднем сидении слегка подрагивала. Рядом с ней сидел Мальцев. Никак не могущий дозвониться до Новгорода и нервничающий Полянский остался в отделе. Ледогоров поощрительно улыбнулся.
— Не бойся. Машина тонированная — снаружи не видно ничего.
Она кивнула.
— Я схожу посмотрю и едем обратно.
Она снова кивнула.
Сразу навалилась жара. Он подумал, что в Питере она именно наваливается. Жмет к земле, забивает легкие и душит липкими потными пальцами. Что поделаешь? Влажность. Болото.
В парадной было прохладнее. Тянуло могильной сыростью из булькающего прохудившейся трубой подвала. Стены бледно-зеленого цвета пестрели обычными для Питера надписями: «Зенит-чемпион», «Шнур forever» и т. д. Белая дверь на последнем этаже была одна. Тяжелая, двухстворчатая, но деревянная. Ледогоров записал номер: 43. На чердаке громко возмущались чем-то голуби. Он пошел вниз. Очень хотелось есть. Голова слегка кружилась от недосыпа и сигарет. Губы издевательски пощипывал откуда-то появившийся привкус коньяка. Входная дверь противно скрипнула несмазанной пружиной.
Зураб спокойно шел по тротуару, подставляя лицо палящему солнцу. Он был в том же черном пиджаке, черных джинсах и ослепительно белой футболке.
Ледогоров не смог отвезти взгляд.
Родинка, челка, темные выразительные глаза.
Надо было спокойно перейти на другую сторону улицы. Город вдруг стих и стал каким-то далеким и нереальным. Деревянные ноги несли через дорогу.
Зураб расслабленно скользнул взглядом по машинам, зацепился за тонированную «шестерку», мимолетно улыбнулся и пошел дальше. Они сближались по противоположным тротуарам. Равнодушное солнце ухмылялось в ослепительной синеве.
Ледогоров подумал о Мальцеве, сидящем в машине, о Муратовой, притаившейся с ним, о рации, так и не полученной в дежурке и о сумке-«кенгурушке» со стволом, оставшейся лежать в кабинете. Подумал спокойно. Подумал с досадой. Подумал со злостью. На себя.
«Лучше пусть ствол будет у тебя, когда он не нужен, чем в нужный момент его не окажется.»
Он сам любил повторять эту фразу. Просто, когда сидишь за столом, рукоятка очень больно врезается в живот. Просто очень спешно собирались. Просто…
Зураб прошел мимо парадной. Легко. Не замешкавшись. Словно ничего его с ней не связывало.
Солнце жгло лицо, уши, щеки, лоб, шею, руки…
Зураб спокойно брел по раскаленному тротуару.
До машины было шагов десять. Мальцев смотрел своим невыразительным взглядом.
Ледогоров поймал спину Зураба в зеркале стоящей у тротуара «Ауди». Казалось, что на ней висит рюкзак в сто килограмм. Он повернулся и пошел обратно.
Солнце жгло лицо, уши, щеки, лоб, шею…
Зураб по диагонали перешел дорогу и непринужденно осмотрелся, словно хотел убедиться в отсутствии машин.
Их разделяло метров тридцать. Улица была почти безлюдной.
Двадцать пять.
Солнце жгло лицо, уши, щеки, лоб…
Подташнивало. Асфальт сам стелился под ноги.
Двадцать.
Солнце жгло лицо, уши, щеки…
Ноги стали воздушными. Дома по краям дороги парили в жаркой синеве.
Пятнадцать.
Солнце жгло лицо, уши…
Зураб бросил взгляд через плечо и завозился во внутреннем кармане диджака. Капельки пота стекали в глаза, туманя взгляд.
Десять.