Пора надежд
Шрифт:
Даже говоря это, я сомневался, что моя угроза может произвести на него сильное впечатление. Перси нелегко было пронять. Но своей цели я все же достиг. Он презирал тех, кто медоточиво изъяснялся ему в симпатии, рассчитывая услышать в ответ такие же излияния. Он предпочитал язык грубой силы и темперамента, которым, правда, ему не приходилось пользоваться. Поэтому, когда я заговорил понятным ему языком, он стал лучше думать обо мне. Он даже предложил мне выпить еще по пинте пива, чего никогда не делал раньше.
— Не беспокойтесь, мистер Элиот, — сказал он. — Я не люблю давать обещания, но полагаю, что с делами у вас будет все в порядке. — Он пристально посмотрел на меня и отхлебнул глоток. — Разрешите пожелать вам в новом году счастья и благополучия!
Глава 40
ПОД ЗВУКИ МУЗЫКИ
Первая неделя января еще не кончилась, а я уже шел по Вустер-стрит к Шейле. Накануне она вернулась в Лондон, и я горел желанием сообщить ей добрую весть. Конечно, я мог бы и написать ей, но я предпочел приберечь свою новость для личной встречи. На душе у меня было все так же радостно — радостно и легко; мною владела какая-то блаженная лень. Влажная от дождя мостовая тускло поблескивала. В полуподвальных помещениях зажглись огни, и, проходя мимо незашторенных освещенных окон, я видел одну и ту же картину: этажерка с книгами, стол, лампа с абажуром, пианино, кровать с занавесками. Почему вид чужого жилища возбуждает в нас такое любопытство? Не потому ли, что он приоткрывает перед нами кусочек незнакомой жизни? Во всяком случае, идя по мокрой улице к дому Шейлы, я с удовольствием заглядывал в освещенные окна.
У меня не было никакого определенного плана на этот вечер. Успокоившись на счет своего здоровья, я не собирался тотчас делать Шейле предложение. Можно немного и подождать. До конца месяца я непременно поговорю с ней, но сейчас, в этом блаженно-ленивом состоянии, я просто думал о ней, как думал, когда впервые почувствовал, что влюбился. Странно, что она поселилась на этой улице, думал я. Ее всегда почему-то влекло к обездоленным. Возможно, и я нравился ей больше, когда мы только познакомились, потому что в ту пору я был всего лишь обитателем мансарды в поношенном костюме.
Вспомнил я и о других своих состоятельных друзьях, которым так же претил их образ жизни. Их среда внушала им ужас. Они не могли примириться со своим благополучием. А если человек проникнут подобным нигилизмом, не следовало ему родиться в наше время богатым. Есть, конечно, люди, у которых богатство не вызывает отвращения, — это люди черствые, с пустой душой или не способные серьезно относиться к жизни. Однако среди своих сверстников я мог бы насчитать с полдюжины богатых молодых людей, страдавших угрызениями совести из-за своего богатства.
Шейла не была создана для счастья, но, возможно, капиталы матери мешали ей искать его. Будь она мужчиной, она могла бы, подобно Чарльзу Марчу, выбрать себе какое-то занятие и успокоиться, сознавая, что она занята полезным трудом. Ведь одной из причин, побудивших Чарльза стать врачом, было желание избавиться от чувства вины. Шейла не уступала ему ни в гордости, ни в энергии, и будь она мужчиной, тоже нашла бы свой путь в жизни. Будь она мужчиной, жизнь ее, наверно, сложилась бы гораздо счастливее, с нежностью подумал я, подходя к ее дому. Я взглянул на ее окно. Сквозь занавеси пробивался золотистый свет. Шейла была дома, одна, и от внезапного прилива чувств сердце у меня замерло и забилось с новой силой.
Я взбежал наверх, обнял Шейлу за талию и объявил, что все мои страхи оказались ложными и что скоро я буду совсем здоров.
— Я просто пьян от радости! — воскликнул я и притянул Шейлу к себе.
— Ты уверен в этом? — спросила она, слегка отодвигаясь от меня.
Я сказал, что совершенно уверен.
— Значит, ты снова станешь сильным? Снова пойдешь к своей цели?
— Конечно, пойду.
— Я очень рада, мой дорогой! Очень рада за тебя! — Шейла выскользнула из моих объятий и смотрела на меня с какой-то странной улыбкой. — И за себя тоже! — добавила она.
Я издал невнятное восклицание; по спине у меня почему-то поползли мурашки.
— Теперь я могу обратиться к тебе за советом, — продолжала Шейла.
— За каким советом?
— Я влюбилась. По-настоящему! Это так удивительно! Я хочу, чтобы ты посоветовал мне, как быть.
Она часто терзала меня рассказами о своих романах. Временами она действительно увлекалась, а временами только надеялась, что сможет увлечься. Но с таким твердым убеждением она никогда еще не говорила. Я сразу поверил ей. У меня перехватило дыхание, словно легкие неожиданно вышли из строя. Я отвернулся. Мне показалось, что свет настольной лампы вдруг потускнел, как это бывает, когда падает напряжение. Я почувствовал неодолимую усталость, и меня стало клонить ко сну.
— Я обязана была тебе это сказать, — продолжала Шейла.
— Почему же ты мне не сказала этого раньше?
— Ты был слишком слаб, — пояснила она.
— По-моему, это единственный случай, когда ты проявила заботу обо мне, — заметил я.
— Очевидно, я заслужила этот упрек, — согласилась Шейла. И помолчав, она добавила: — Поверь, я знаю, что я отвратительна! Но на этот раз я в самом деле подумала о тебе. У тебя и так было достаточно волнений. Я не могла сказать тебе, что я счастлива.
— Когда это произошло?
— Сразу после твоего отъезда во Францию.
Я поразился, как это не пришло мне в голову в то время.
— Ты долго не писала мне, несколько недель, — сказал я.
— Именно поэтому. Я надеялась, что ты скоро поправишься. — Она пожала плечами. — Я ведь не умею хитрить.
Я сел на стул и, должно быть, несколько минут — я потерял всякое представление о времени — тупо смотрел в пустоту. Словно во сне я видел, как Шейла взяла стул и придвинулась ко мне. Наконец я спросил:
— Чего же ты от меня хочешь?
— Посоветуй, как мне удержать его, — тотчас отозвалась она.
— Не могу! — отрезал я.
— Но я прошу тебя! — настаивала Шейла. — Ты умнее меня. Скажи, как мне вести себя, чтобы не отпугнуть его? — И, немного помолчав, она добавила: — Он такой беспомощный. Ты же знаешь, мне всегда только такие и нравились. Кроме тебя, конечно. Он мало приспособлен к жизни и в этом отношении похож на меня. Мы с ним совсем одинаковые.
Шейла и раньше не раз говорила «мы», неизбежно вызывая во мне вспышку ревности, но говорила совсем другим тоном. Сейчас она произнесла это «мы» с нежностью любящей женщины. Я сидел неподвижно, словно скованный. И молчал. Затем я властно потребовал, чтобы она сказала мне, кто он.