Пора Познакомиться. Книга 2. Молодость
Шрифт:
Неподалёку от меня сидели две пожилые кумушки и о чём-то оживлённо беседовали. Начали они с полушёпота, всё-таки присутственное место, но постепенно входя во вкус стали говорить всё громче и громче.
Несмотря на то, что я была занята своими далеко не безмятежными мыслями, я поневоле оказалась их слушателем и очень скоро, всё моё лицо пылало, словно присыпанное перцем.
Кумушки оживлённо обсуждали детали моей личной жизни и жизни моей семьи, причём в таком ракурсе, что это выглядело тяжелейшим поклёпом. Когда
Чем дальше, тем хуже, до меня наконец стало доходить, что Нинкой-балаболкой, сообщающей эти "достоверные" сведения, является моя мать.
Вся семья в этом рассказе представала, каким -то полуразвратным притоном,а уж я даже страшно сказать кем.
Причём они упоминали в разговоре такие детали нашего быта, что не возникало сомнений, только человек живущий внутри может знать о них.
Для меня это было жутким потрясением. Мать, родная мать, позорит не только меня, но и всех нас. Зачем ей это нужно, неужели она не осознаёт, что тем самым даёт характеристику себе самой, своей способности быть матерью, воспитателем и защитником своих детей?
А ведь я всегда и во всём привыкла быть с ней откровенной, в трудных случаях искала совета у неё, понимая, что девчонки-ровесницы смыслят в жизни не более моего. Получается, что всё самое сокровенное, что я доверяла своей матери, тут же становилось достоянием таких вот кумушек и полоскалось, как грязное бельё. Все мои сомнения и боли, здесь представали как гнусный свершившийся факт.
Я не знала, как мне жить с этим знанием дальше, тем более, что кумушки, зная все перипетии надуманные и действительные в нашей семье, явно не знали нас самих в лицо. Иначе они не стали бы так откровенничать, от делать нечего , сидя рядом с "героиней" их рассказов. Они прекрасно видели меня, но не было ехидных, подозрительных взглядов или насмешек. Был просто увлечённый обмен мнениями, а я посторонний слушатель для них.
Наконец открылась дверь зала заседаний, появилась секретарь, прочитавшая по бумажке моё имя и пригласившая в зал. Кумушки последовали за нами. Они были завсегдатаями судебных заседаний, ходили на них, как в кино.
На фамилию мою они не среагировали, значит точно не знали, кто я.
Неприятным открытием номер два, для меня явилось то, что секретарём суда была моя одноклассница Тая Михайлюк.
Мне было неприятным само осознание, что придётся при ней выворачивать душу наизнанку.
Но далее всё оказалось простым и необременительным. Словно судьба, насладившись моим смятением, решила проявить милость.
Судья объявила, что дело, по-просьбе истца будет слушаться заочно, зачитала его письмо-заявление в котором было написано, что он просит расторгнуть брак, ввиду того, что фактически мы не являемся мужем и женой на протяжении такого-то периода, что он не имеет ко мне никаких ни моральных ни имущественных претензий и просит развести нас, обязуясь выплачивать деньги на содержание ребёнка добровольно.
Зачитав
Более ничего не происходило, судья отметила мою повестку, объявила наш брак расторгнутым и сказала, что я могу подать апелляцию в течении десяти дней, а само постановление суда могу получить через неделю.
Если кумушки и были чем-то огорчены, так это тем, что никаких сведений об этой семье, никаких скандальных подробностей не последовало.
Из суда я вышла с облегчением, оттого, что всё позади и раздражением, ото всего услышанного от сплетниц. А прозвище Нинка-Балаболка набатом стучало в моей голове.
Ехать на работу не имело смысла, было уже 16 часов, работа до 17, так что доберусь уже к закрытию почты. И я потихоньку побрела домой. Со стороны могло наверное показаться, что на меня нагрузили громадный воз, так тяжело я шла.
Забрав Иришку из садика, я ещё немножко погуляла с ней во дворе многоквартирных домов. Там была детская площадка и она любила на ней играть.
Я смотрела на неё, а по моему лицу бежали слёзы. Я вспоминала весь этот бурный, непутёвый, хаотичный период своей жизни, все мгновения этой мятущейся беспокойной души и думала "за что".
Ради чего всё это было и что теперь будет с нами, после того что я узнала о матери. Какие ещё она преподнесёт мне сюрпризы? Чем ещё изгадит меня на словах?
И как мне оградиться от этой грязи?
Я снова вспоминала слова бабушки, твой главный враг живёт с тобой бок о бок, и снова понимала, насколько она была права. Я сидела и давала себе слово, что никогда не стану врагом своей дочери, никогда не злоупотреблю её доверием, никогда не упрекну её ошибками, и ни за что не стану себе измышлять про неё плохое. Я буду любить её и верить ей.
Только так смогу быть ей защитой, а не так как мать моя, ставить препоны и подножки своему ребёнку и очернять его в глазах людей. Злому врагу не могла я пожелать такой участи. Я не понимала, как в матери могут уживаться любовь к детям и стремление погубить своих детей. Ведь словом можно погубить хуже, чем делом. И если злословие идёт от самого близкого и родного человека, то чего ждать от посторонних, скорых на суд?
Домой я пришла измученная и зарёванная, мне не хотелось не только говорить с кем-то, но даже смотреть на мать было противно, а она, как назло, покормив всех ужином тут же пристала с расспросами.
И скрепя сердце односложно я отвечала на её вопросы.
Услышав, что я согласилась на добровольный отказ от алиментов она подняла крик, что он обманет, не будет мне ничего слать и я дура, как и она буду тянуть всё на себе. Я ответила:-Если мы тебе в тягость, то с получки мы живём отдельно, а указывать мне, верить или не верить людям, не нужно, сама разберусь.
Видимо она почувствовала моё настроение, так как прекратила напирать и после сидела и тихо ворчала себе под нос. Но мне было безразлично.