Порфира и олива
Шрифт:
Он-то, помня горячий нрав своего давнишнего знакомца, ожидал совсем другой реакции. Вспышки, яростного отпора, а не этой видимости смирения.
— Но мы же не причиняем зла, никому не вредим, — почти неслышно прошептал Калликст.
Ипполит мог бы поклясться, что он не с ним говорит, а сам с собой. Но отозвался:
— Священнику подобает с неукоснительной строгостью чтить слово Господне. Я должен напомнить тебе, что сказал Христос: «Ибо где сокровище ваше, там и сердце ваше».
— Но из-за этого обречено страдать другое
— Разве мы все не призваны к страданию и жертве? Мы здесь затем, чтобы подготовиться к жизни вечной. А, следовательно...
Тут, перебивая пасторское поучение, прозвучал новый голос:
— Значит, надежда на жизнь вечную должна затмить все радости настоящего?
Между тем в хижину проскользнула и Марсия. Увлеченные спором, мужчины не заметили, как она вошла. Теперь она стояла перед ними босая, держа в руках сандалии, ее волосы, влажные от недавнего купания, были закручены узлом на затылке.
Калликст протянул к ней руку, выговорил хрипло:
— Марсия, это Ипполит. Посланец папы Виктора.
Священник разглядывал ее с нескрываемым интересом:
— Так, стало быть, здесь именно ты... Амазонка...
— Такое прозвище осталось в моем прошлом. Теперь я всего лишь женщина, жена Калликста.
— Отныне именоваться так для тебя запретно, — произнес фракиец, отвернувшись к окну.
Воздух, что обнимал их, вдруг разом стал стеклянным кружевом, готовым разлететься осколками при малейшем движении.
— Что... что ты хочешь сказать?
— Приказ папы: мы должны расстаться.
— Папа требует?.. Но почему? Как?
Такое отчаяние послышалось в се голосе, что Ипполит почувствовал некоторое смущение. Не в силах выдержать ее взгляда, он пустился в объяснения, уставившись за окно, в какую-то незримую точку:
— Связь между рабом и патрицианкой не может быть никоим образом узаконена. Женщина, заподозренная в подобных отношениях, подлежит, как преступница, суровому наказанию согласно сенатскому указу, изданному еще при Клавдии. В зависимости от обстоятельств это влечет для нее либо потерю ее собственной свободы, либо, по меньшей мере, утрату прав свободного рождения [67] .
67
Римское право делало различие между свободнорожденными и вольноотпущенниками.
Не давая ему закончить, она прервала эти объяснения:
— Но если мы живем за пределами закона, то не по злой воле! Этот самый закон не позволяет нам вступить в брак. Что же делать, если я патрицианка, а Калликст даже не вольноотпущенник? Каким способом нам выпутаться из этого положения, за которое папа нас осуждает?
— Учитывая все это, не следует погрязать в беззаконии.
— Но закон несправедлив!
— В настоящее время закон нашей Церкви устроен
— Это же нелепо. Безумие какое-то! Л как, по-твоему, быть с самым священным, Божьим законом? Где сказано, что он отвергает и осуждает любовь тех, чей ранг не равен? Где? К тому же наша вера таких вопросов, как ранг и иерархия, вообще не ставит, разве нет?
Ипполит простер руки к небесам — торжественность его жеста выглядела несколько комично:
— Ты так упорствуешь, будто и не слыхала о поучении святого Павла: «Всякая душа да будет покорна высшим властям, ибо нет власти не от Бога; существующие же власти от Бога установлены!» Вот почему церковь чтит постановление Клавдиева сената.
Марсия открыла рот, собираясь высказать новые возражения, как вдруг до нее дошло, что Калликст не протестует.
— Что же ты молчишь? Ты ведь не собираешься уступить такому подлому требованию?
До странности спокойный, фракиец сперва выдержал паузу, потом ответил:
— Марсия, меня давно тревожили эти вопросы. Мы стали единым целым с этим селением, которому я должен внушать христианские заповеди. Какой пример я могу подавать людям, ежели не соблюдаю даже самых насущных религиозных запретов?
Она бросилась к нему, вцепилась в его руку с такой силой, будто в их хижину хлынул океан:
— Калликст, я люблю тебя. Это единственная заповедь, которой необходимо следовать. Мы оба приняли свою долю страданий, знаем, что такое жертвы. Ты и я, мы расплатились за целые столетия будущих заблуждений. Заклинаю тебя, не позволяй им разорвать узы, связывающие нас!
Наступило долгое молчание, тишина набегала волнами в такт отдаленным ударам прибоя.
— Я уже не смогу разорвать узы, связывающие меня с Господом...
Она смотрела на него, приоткрыв рот. Не в силах подобрать нужное слово.
Ипполит не нашел лучшего момента, чтобы вмешаться:
— Папа Виктор поручил сказать вам, что в случае отказа ему придется решиться на отлучение вас обоих. Иного выхода нет.
Молодая женщина молча сжала кулаки, потом вдруг разразилась рыданиями:
— Отлучить! Покарать! Наказать! Значит, у вас, у мужчин, никогда не найдется других слов? Настанет день, завтра или через тысячу лет, когда кто-то отменит этот неправедный закон, все изменится, зачем же сегодня страдать во имя такой несправедливости?
— Марсия... мне больно. Так же больно, как тебе. Надо быть мужественными. Мне ли наставлять тебя насчет мужества? Это ты меня ему научила.
— Расстаться с тобой... снова вернуться в пустоту... в ничто, в этот бессмысленный бред...
— Разве ты сможешь забыть Бога, ведь это ты сама помогла мне приблизиться к нему?
— И вот теперь он крадет тебя у меня.
Она все смотрела на него, ее глаза наполнились слезами:
— Если сейчас я переступлю порог этого дома, мы никогда больше не увидимся.