Порфира и олива
Шрифт:
— Так ты, стало быть, ничего не знаешь?
Иакинф объяснил:
— Как нам только что сообщили, император Септимий Север издал указ, по всей форме запрещающий переходить как в иудейскую, так и в христианскую веру.
— Запрет на крещение?
— Известие пришло из Палестины, император сейчас находится там.
— По почему? Зачем уничтожать мир, достигнутый годами терпимости?
— Поди пойми, что творится в Цезаревой голове. Может быть, от пребывания на Востоке у него проклюнулась идея, что мы опасны для Империи? Для евреев этот указ, собственно, ничего не меняет. Обрезание, без которого не обходится ни одна еврейская семья, всегда было запрещено. Так что нет сомнения — метили прямиком в нас.
— Тут ничего не разберешь. Север верит в чудеса, в волшебство, в магию и пророчества, он, подобно своему сыну Каракалле, поклоняется всем алтарям, нет ни одного святилища, мимо которого он пройдет, не оказав почестей. Он до того религиозен, что уже и в толк не возьмешь, что у него за религия!
— Еще более непостижимо, — вставил Зефирий, — что кормилица Каракаллы была христианкой, кое-кто из наших вхож во дворец, а Юлия Домна, супруга императора, слывущая умницей, не безразлична к религиозным вопросом, и христианство ее весьма интересует. Всего несколько дней тому назад Иакинф по ее просьбе даже послал ей одну небольшую рукопись, он посвятил ее теме воскресения.
— У нас нет выбора, Святой Отец, — вмешался юноша Астерий. — Надо бежать.
На улице между тем нарастал гул толпы. Внезапно глухой шум донесся прямо из атриума, за ним последовал грохот удара.
— Они пытаются высадить дверь! — вскричал Иакинф.
— Это им удастся без труда. Створки там не толще, чем пачка листов папируса.
— Ну же, Зефирий, — поторопил Калликст, — пора уходить. Астерий прав.
Пана посмотрел на диакона, на лице которого явственно читалось смятение. Калликст, словно угадывая его невысказанные мысли, настойчиво возразил:
— Нет, оставаться не имеет никакого смысла. Мученический удел может подождать.
— Но куда же нам идти?
— В крипты Луцины, — предложил Калликст. — Я там недавно предпринял работы, поручил прорыть несколько добавочных галерей, образующих настоящий лабиринт, в котором я один способен отыскать выход. Там мы будем в безопасности и подождем, пока страсти улягутся.
— Но нам никогда не добраться до Аппиевой дороги!
— Надо попробовать. Лошадей возьмем у Марцелла, а темнота нам на руку. Шанс выбраться есть.
Послышался треск, по которому можно было догадаться, что дверь вот-вот уступит.
— Идем. Нельзя терять ни единого мгновения. Еще чуть-чуть, и станет слишком поздно.
Подкрепляя речь действием, Калликст схватил папу за руку и потащил к черному ходу. Астерий, Иакинф и прочие верующие последовали его примеру.
Они достигли стены, проходящей по границе парка. Калликст присел на корточки:
— Скорей, Зефирий, обопрись на мои плечи.
— Но это немыслимо! Мне уже не двадцать лет. И моя нога...
— Надо, Святой Отец! — с мольбой вскричал Иакинф.
— Да я не смогу... Я...
— Зефирий, я тебя умоляю! Вспомни, там, в штольне: я просил тебя проползти под обломком скалы, и ты прекрасно сумел. Действуй так же сегодня!
Жуткие вопли донеслись из атриума. Дверь, в конце концов, разлетелась на куски, людской поток хлынул в освобожденное русло.
— Карабкайся мне на спину!
Он заглянул в глаза папе, и этот взгляд был тверд:
— На сей раз, Зефирий, это я прошу тебя спасти мне жизнь...
С усилием, которое казалось сверхчеловеческим, папа, поддерживаемый Астерием, сладил-таки со своей задачей.
Еще мгновение, и все они перевалили через стену.
— А теперь прочь отсюда, и как можно скорее!
— Моя нога! — простонал Зефирий, корчась на земле. — Бегите без меня. У вас все получится. И да свершится воля Господня.
— А с волей человека ты что ж, совсем не считаешься, Зефирий?
Пренебрегая протестами старика, Калликст поднял его с земли и взвалил себе на плечи. У них за спиной, от перистиля, доносился рев толпы.
Глава LIX
Август 210 года.
— Как нестерпимы все эти кровопролития!
Калликст в ярости швырнул на ложе таблички с последними новостями из Северной Африки, только что принесенные папе.
— Фелиция и Урбия Перепетуя, — печально отозвался Зефирий. — Имена этих двух молодых женщин надолго отпечатаются в пашей памяти. Их смерть во всех смыслах высокий пример. К тому же вчера вечером мне доставили из Карфагена потрясающий документ, писаный Перепетуей собственноручно. Он рассказывает нам драму их пленения.
— Это послание проливает свет на обстоятельства их мученической кончины?
— Да. Урбия, Фелиция и другие новообращенные были арестованы властями Тубурбо [71] по обвинению в нарушении императорского указа. Их держали под надзором в доме магистрата, но они в своем героизме дошли до того, что тайно приняли крещение, так что сразу подпали под юрисдикцию проконсула, навлекли на себя процесс, какой обычно кончается смертным приговором. Сатур, проповедник этой группы, поспешил сам изобличить себя, дабы разделить участь своих братьев, как они разделили его веру.
71
Ныне Хеншир и Касбат, в пятидесяти пяти километрах к юго-западу от Туниса.
Там есть подробность, дотоле мне неведомая: за несколько дней до своего ареста Перепетуя дала жизнь ребенку, у нее родился сын; что до Фелиции, она была беременна на восьмом месяце. Не буду останавливаться на остальном — на удушающей жаре, царившей в том темном углу, что служил им камерой, на едком смраде испражнений, скученности, приставаниях стражников. К тому же — и это, может быть, самое тягостное — несколько раз туда приходил отец Урбии, он пустил в ход все доводы, всю силу чувств, чтобы заставить свою дочь сдаться, и можно вообразить, какая внутренняя борьба происходила в ее душе, разрываемой между любовью к своему родителю и верностью Христу.