Порфира и олива
Шрифт:
Верующие обступили этот водоем, встав полукругом, между тем как Ипполит и новообращенные сбросили одежды.
Поискав глазами Флавию, Калликст обнаружил ее среди других женщин в тот момент, когда она распускала свои длинные золотистые волосы.
По знаку Ипполита раздались ликующие песнопения, а новообращенные образовали три группы. Первыми были дети — обратившись спиной к западу, они по ступенькам спустились в бассейн так, что вода достигла их плеч, но тут же снова вышли оттуда с противоположной стороны, где их ждал Ипполит. Одного за другим он вопрошал их:
— Веруешь в Отца, Сына и
И всякий раз твердо звучал один и тот же ответ:
— Верую!
Тогда, выплеснув на неофита немного воды, Ипполит объявлял:
— Прими крещение!
Затем настал черед мужчин и, наконец, женщин.
Флавия была во главе их вереницы. Не успела она выйти из воды, как он чуть не бросился к ней, но верующие, как-то невзначай сгрудившись вокруг девушки, загораживали ему дорогу. Ей помогли снова облачиться в белоснежную шерстяную тунику без пояса. На ноги ей надели войлочные туфли, а кто-то увенчал ее чело маленьким цветочным венком.
Калликст еще пытался пробиться к ней сквозь толпу, когда за его спиной прозвучал голос Эфесия:
— Не нарушай мира...
— И в мыслях не имел, — сухо отозвался он.
Смирившись с неизбежностью, он последовал за процессией, которая теперь направилась в триклиний.
Эфесий, который отошел в сторону, чтобы разделить с братьями хлеб и вино, которых было, впрочем, немного, возвратился к нему:
— Хочешь принять участие в агапе?
Калликст знал: так у них называется общая трапеза.
— Нет, — отрезал он. — Я бы предпочел просто потолковать с твоим сыном. У меня есть к нему вопросы.
Удивленный, бывший вилликус какое-то время раздумывал, потом ответил:
— Хорошо. Но не здесь. Следуй за мной.
Он отвел фракийца в укромную комнату, расположенную в стороне от прочих, и туда же к нему вскоре явился Ипполит.
— Мой отец сказал, что ты желаешь поговорить со мной. Что случилось?
Калликст нервно пригладил свои черные вихры:
— Я предпочел бы разобраться. Понять хочу. Как ты можешь проповедовать покорность и повиновение несчастным, страдающим под рабским ярмом? Как можешь призывать их смиряться и любить хозяев? Стало быть, это и есть то, что вы предлагаете угнетенным? Стать сообщниками собственных притеснителей?
— Я вижу... Да кто ты такой, чтобы столь строго судить о словах Павла?
— Ты сам знаешь: я раб. Прежде всего, раб, а потому не могу признать Бога, каков бы он ни был, если он благословляет закабаление человека.
В былые времена сын Эфесия лопнул бы от злости, теперь же он овладел собой, поразив Калликста спокойствием и твердостью своего ответа:
— Ты рассуждаешь так, потому что не знаешь. Ты не знаешь, что мы — всюду. Во дворцах цезарей, в патрицианских домах, в легионах, в мастерских, в эргастулах. Если однажды утром мы выступим с прямым призывом к освобождению всех рабов, это станет сигналом к развязыванию такой борьбы, какой мир еще не видел. Вот то, что ты счел бы справедливым? Кровопролитие? Неужели так трудно понять, что нужно не разжигать ненависть, а стараться утишить боль израненных сердец? Знаешь, сколько римлян пало жертвой ярости своих рабов? Больше, чем от бесчинств тиранов! Подумай лучше о том, что Бог христиан не может оправдать подобное ожесточение.
Калликст
Глава XVII
Апрель 186 года.
Карпофор поерзал на скамье, наклонился вперед, тем самым, прервав работу своего брадобрея.
— Вы все, здесь присутствующие, послушайте меня внимательно. Под нашим кровом скоро произойдет важное событие. Событие, имеющее величайшее значение.
Всадник выдержал паузу, словно хотел принудить слушателей хорошенько затаить дыхание.
— Нынче вечером нас посетит император!
— Император? — вскричала Корнелия в замешательстве.
— Император, — подтвердил Карпофор, распираемый восторгом.
— Ты хочешь сказать, что Коммод... Сам Коммод?
— Ну разумеется, женщина, кем же еще он, по-твоему, может быть?
Засим он обернулся к Елеазару, Калликсту и прочим рабам, на сей раз уже их вопрошая:
— Ну, что вы скажете о подобной чести?
Император, префект или любые другие персоны, — подумалось Калликсту, — что это может изменить в его жизни? Тем не менее он сделал над собой усилие, чтобы казаться восхищенным:
— Это хорошо, господин, столь блистательный визит непременно повысит ваш престиж.
— Не будем забывать и о пользе дела, мой дорогой Калликст. Это будет нам благоприятствовать в делах! Как тебе известно, у меня есть кое-какие виды в отношении торговли зерном. Заручившись поддержкой Коммода, я наконец смогу осуществить свою мечту: получить исключительное право на зерно, привозимое из Египта. К тому же разве я не владелец самого большого из кораблей флота? Это было бы признание!
— Признание Вашего значения! — с преувеличенным пафосом подхватил Елеазар. — Вы станете самым важным лицом в Империи! — тут он осекся, потом прошелестел: — После императора, конечно.
Карпофор аж расцвел от удовольствия, зато фракиец метнул на управителя взгляд, весьма красноречиво говорящий, как он оценивает эту льстивую болтовню.
— Но нам же ни за что не успеть все подготовить! — простонала Корнелия.
— Однако придется! Я не потерплю ни малейшего упущения! Повара уже осведомлены о предстоящем. Они трудятся не покладая рук до самого обеда. Тем паче, что император явится не один. С ним будут его доверенный сановник Клеандр, префект преторских когорт, да еще Амазонка, Марсия.
— Марсия? — шумно вознегодовала матрона.
— Да, Корнелия. И я требую, чтобы ты обходилась с ней, как с Августой.
— С ней? С вольноотпущенницей? Распутницей, перешедшей к Коммоду от Помпеануса? Интриганкой, вытеснившей императрицу Бруттию Криспину с ее законного места?
Калликст усмехнулся. Как все выскочки, его хозяин и в особенности хозяйка были помешаны на респектабельности. Их суд зачастую оказывался строже, чем понятия аристократов, отпрысков древних родов.
— Корнелия! Я запрещаю тебе вести подобные речи!