Порфира и олива
Шрифт:
— Успокойся, госпожа! — возопил сириец. И, вдруг сообразив, что все это происходит на глазах рабов, гордо вскинулся: — Не забывай, что я принадлежу господину Карпофору!
— И в самом деле! Так потолкуем об этом. Он оказал тебе доверие, поручив пасти свое стадо, а ты предал его. Ты прекрасно знаешь, какой интерес он питает к этому Калликсту и какие услуги этот человек ему оказывает. Ты хоть соображаешь в своем самомнении, что чуть было не причинил ему громадный ущерб?
«Ущерб, может быть, и громадный, — подумал про себя Елеазар, — но, уж конечно, не такой основательный, как тебе...».
Злоба, нарастая изнутри, так и распирала его. Из-за того что этой бабе приспичило оседлать фракийца, он выйдет на свободу. Да еще, чего доброго, займет положение наравне с его собственным! Не в силах сдержаться, он выпалил с немыслимой дерзостью:
— Чем заботиться о том, как бы себя между ног ублажить, подумала бы лучше, что твой дядя скажет, если проведает, как ты...
У него не нашлось времени закончить эту фразу.
Маллия стала бледнее, чем палочка свинцовых белил. Никогда никто не осмеливался говорить с ней в подобном тоне, а уж тем паче раб. Этот узкий стержень с печаткой на конце, которым она метит свои восковые дощечки, сгодится и на то, чтобы проткнуть глотку наглому кабану-сирийцу! Она хотела броситься на него, но в последнее мгновение рассудок взял верх.
Она ограничилась тем, что, почти не разжимая губ, процедила с угрозой:
— Клянусь Плутоном, если мой дядя проведает о чем бы то ни было, я брошу тебя в бассейн с муренами. Неосторожные, по временам падающие туда, идут им на корм — ты будешь не первым и не последним. А теперь хватит болтать: изволь повиноваться! Ты немедленно выпустишь этого раба!
Флавия закончила перевязывать раны, которые глубокими коричневыми бороздами покрывали спину Калликста.
— Как ты себя чувствуешь?
Фракиец, лежа на животе, медленно пошевелился.
Он все не мог выкинуть из памяти устоявшийся запах кала и мочи, который пронизывал мрак оссуария во все время его заточения.
— Я здесь не останусь, — хрипло пробормотал он. — Уйду, клянусь. Но сначала посчитаюсь с сирийцем.
— Ты сам не понимаешь, что говоришь. Это боль подсказывает тебе такие слова.
— Говорю же тебе, я сбегу. А сириец мне заплатит. Флавия помолчала в раздумье, потом устало заметила:
— Боюсь, увы, что прежде, чем все это произойдет, расплачиваться придется не кому-нибудь, а тебе.
— О чем ты?
Она отошла от изголовья своего друга, медленно направилась к маленькому слуховому оконцу, из которого сочился тусклый свет.
— Маллия приказала мне привести тебя в ее покои, — бросила она, не оглядываясь. — Нынче же вечером.
Калликст перекатился на спину.
— Я предвижу, что ты согласишься, — добавила она, возвращаясь на прежнее место подле него.
Он с большими предосторожностями приподнялся. Его глаза, обычно ярко-голубые, потускнели, став скорее серыми.
— По крайней мере, если твой господь вдруг не смилостивится настолько, чтобы меня заменить...
Над Альбанскими горами всплыл багровый диск луны. Тяжелые тучи, начавшие собираться еще на склоне дня, скрывали большую часть звезд. Удушающую жару слегка смягчали порывы легкого блуждающего ветерка, он морщил водную гладь бассейнов, шевелил листву осин и кипарисов.
— Грозы ждать недолго, — проронил фракиец, будто говоря сам с собой.
Флавия шла рядом. Она не откликнулась, но не могла не отметить про себя, что даже природные силы, словно сговорившись, разделяют смятение ее души.
Они пересекли двор и вошли под аркады, которые, выстроившись в ряд, вели к господским покоям. Когда они входили во внутренний сад, стая вяхирей, вдруг в панике сорвавшись с места, взмыла к ночному небу. Флавия ускорила шаг. Словно бы хотела уж поскорее приблизить развязку этой нелепой комедии. Она ориентировалась по слабому свету, что изредка кое-где проникал сквозь задернутые шторы, и наконец остановилась перед одной из аркад. Отстранив дверную занавесь, она вошла в комнату Маллии.
Племянница Карпофора читала, но теперь она закатала в пергамент свой свиток папируса и только после этого пошла к ним навстречу. На ней была тончайшая египетская шерстяная симарра — широкий длинный плащ, — и молодые люди заметили, что она умышленно встала так, чтобы пламя факела, горевшего на бронзовой подставке за ее спиной, просвечивая сквозь ткань, открывало взору ее наготу.
— Мне приятно видеть тебя снова, — начала она чуть принужденным тоном. — Тебе все еще больно?
— Да. Но эта боль меня успокаивает. Она служит доказательством, что я жив. Прочее не в счет.
Колышущимся шагом молодая женщина подплыла и без малейшей стыдливости прильнула к нему. Флавия в тягостном смущении смотрела, как руки ее госпожи заскользили вдоль спины ее друга.
— Сбрось-ка свою тунику, — внезапно охрипшим голосом выговорила она.
Калликст принялся невозмутимо разоблачаться. Но жесты его были еще неуклюжи и скованны, так что не кто иной, как Флавия помогла ему стащить одежду через голову.
Маллия неторопливо обошла вокруг него. Дыхание молодой женщины участилось при виде густого переплетения шрамов, исполосовавших кожу ее раба. Завороженная, она коснулась их кончиками своих длинных, крашеных охрой ногтей, что-то в ее ухватках напоминало лошадиного барышника, когда тот расхваливает свое новое приобретение. Дальше выносить все это Флавия не смогла. Она вдруг повернулась и исчезла в длинном, окутанном тьмой коридоре.
Сколько времени Флавия, не шелохнувшись, простояла в потемках? Ей так никогда и не удалось в точности припомнить это. Осталось лишь смутное видение — два белых призрака, застывших, как статуи, едва распустившаяся листва, бьющаяся под завыванием ветра, собственные золотистые пряди, в беспорядке налипшие на лоб и щеки, слезная влага, мешающаяся с дождевыми струями.
Когда опомнилась, она обнаружила, что полулежит, прислонясь к пню срубленного дерева.
С усилием выпрямилась. Промокшая туника показалась ей тяжелой и негнущейся, будто свинцовая. В нескольких шагах она приметила аллею и побрела туда, вся во власти безмерной тоски, которая трепетала в ней, заполняя каждую частицу ее тела. Шла бессознательно, пока впереди не зачернела громада дома.
— Флавия!
Она вздрогнула, испуганная звуком этого голоса, который, однако же, показался ей знакомым.