Порфира и олива
Шрифт:
Тут по щекам гордой Маллии неожиданно потекли слезы. Флавия, отведя глаза, поневоле почувствовала себя униженной, оскорбленной за нее. Да и сам Калликст продолжал уже гораздо мягче:
— Послушай, если ты думала, что меня привело в твои объятия что-то большее, чем необходимость, ты заблуждалась. Давай забудем все это, эпизод завершен, и я...
— Ах, значит, наша любовь — только эпизод!
Она кричала, это начинало походить на истерический припадок. Флавия беспокойно озиралась, боясь, как бы откуда-нибудь нежданно-негаданно не выскочил Елеазар или, того хуже, сам Карпофор. Калликст предпринял новую попытку урезонить свою любовницу:
— Возьми себя в руки, заклинаю тебя. Между нами ведь в любом случае не могло быть ничего более существенного. Я же раб, Маллия, всего-навсего раб.
— Мне на это плевать! Но если правда, что ты лишь простой раб, тебе надобно знать, что первое достоинство раба — послушание. Это мне, только мне одной подобает решать, как ты поступишь!
Стало заметно, что она овладела собой и готова противостоять ему со всей ей присущей энергией. Воля к ней вернулась. Калликст отозвался, на этот раз с оттенком жесткости:
— Я не более чем раб господина Карпофора. А он считает, что я принесу ему больше пользы в управлении его делами, чем в постели его племянницы.
Глаза ее дико расширились, она попыталась влепить ему пощечину, но он успел схватить ее за руки.
— Отпусти меня! — завопила она.
На миг задержав в тисках своих рук запястья молодой женщины, он медленно разжал пальцы, освобождая ее. Тогда, отчаявшись добиться своего, она круто повернулась к Флавии:
— Это ты, — прошипела она, — ты во всем виновата! И ты заплатишь!
Подкрепляя слово делом, она выхватила стилет откуда-то из складок своей туники и приставила его острие к горлу девушки. Но попытка на том и кончилась. Калликст бросился к ней и успел удержать ее руку:
— Это становится смешным! И запомни: если с Флавией случится что бы то ни было дурное, я тебя собственными руками задушу. Учти это... Собственными руками!
Оторопев, она уставилась на него, потом вдруг плюнула ему в лицо:
— Отныне привыкай остерегаться даже своей тени, Калликст... Тебе тоже кое-что придется запомнить!
Она убежала, а молодые люди еще долго стояли неподвижно, не в силах побороть потрясение от случившейся драмы.
Фракиец почувствовал бережное прикосновение пальцев Флавии — она утерла плевок, пятнавший его щеку. Он бессознательно поднял глаза к сияющему небу. Воистину счастье — это нечто не от мира сего. Как бы то ни было, он уж точно не знал никого, кто был бы нерушимо связан друг с другом.
— Калликст...
Голос Флавии вывел его из задумчивости.
— Калликст, прости меня... Все это вышло по моей вине. Я сумасшедшая...
— Нет здесь ничьей вины. Это должно было случиться. Может быть, так даже лучше...
Она совсем по-детски прильнула к его груди:
— Я была несправедлива. Слепа. А теперь она будет искать способа отомстить и сумеет разрушить все наши надежды на свободу.
Калликст ласково провел ладонью по длинным золотистым волосам девушки:
— Ты, вероятно, удивишься, но должен признаться, что я сомневаюсь в успехе действительно возможных козней этой чумовой стервы. Мне кажется, я изучил Карпофора достаточно, чтобы с моей стороны не было чрезмерной самонадеянностью считать, что он так легко не откажется от моих услуг. Во всяком случае, уж не затем, чтобы потрафить злобе своей племянницы.
Неторопливым шагом они подошли к залитой солнцем полоске воды, горделиво прозванной Эврипом в честь беотийского пролива. Здесь Флавия остановилась и как могла крепче прижалась к фракийцу. Он нежно заключил ее в свои объятия и вдруг осознал, что они очутились в точности на том самом месте, где всего несколько дней тому назад стояли они с Марсией...
Елеазар нервическим движением расправил складки своей тупики, отметив про себя, что женщины, видно, никогда не перестанут его удивлять.
— Но, госпожа, по какой причине ты желаешь, чтобы твою мастерицу причесок скормили диким зверям?
Маллия нетерпеливо топнула ногой:
— Что тебе за дело до причин? Я говорю тебе, что это надо сделать. Так сделай это!
В который раз вилликус почувствовал, что его бесит угрожающий тон, который пускает в ход эта женщина.
За несколько мгновений до этого она неожиданно ворвалась в комнату, еде он проверял хозяйственные счета виллы. Волосы ее были в беспорядке, лицо искажено. Даже ее одежда, и та была порвана, испачкана в грязи. Первым побуждением Елеазара было спросить, не подверглась ли она нападению. Она сперва посмотрела на него многозначительно и долго, затем сообщила:
— Вот именно! На меня напали!
— Здесь, в поместье? Но кто же мог позволить себе подобную дерзость?
— Флавия!
Растерянный управитель нахмурил брови. Он хорошо знал девушку и ни на миг не допускал мысли, чтобы создание, с виду столь хрупкое, могло совершить подобный поступок.
— Госпожа, я вынужден признаться, что ничего не понимаю... Как она могла поднять на тебя руку?
— Она сделала это, и с меня довольно! Я хочу видеть ее мертвой!
Тогда он попытался ее успокоить. Не из соображений человеколюбия — хоть ему и не по душе пришлось, что такая красивая рабыня, до нынешнего дня отличавшаяся безукоризненным поведением, умрет из-за обыкновенной прихоти своей хозяйки, но главное, он знал, что Карпофор не любил терять своих слуг — это, кстати, было одной из причин, заставлявших его обуздывать свойственные его сирийскому темпераменту гневные порывы.
— Но приговорить эту девушку к смерти не в моей власти. К тому же со времен императора Клавдия убийство раба расценивается как преступление.
— Не говори мне, будто этот закон неукоснительно соблюдается!
— Это верно, отклонений хватает. Тем не менее, раб, каков бы он ни был, представляет некоторую ценность, а уж рабыня с такими достоинствами, как у Флавии, тем паче. А хозяин наш весьма бережлив.
— Велика важность! Ну, поругается, глотку подерет, ему не впервой, на том все и кончится. Не в ссылку же меня отправлять за то, что уменьшила поголовье его рабов всего на одну? У него же их сотни!