Порфира и олива
Шрифт:
При виде этой мрачной армады, вооруженной клинками, пыточными тисками и дыбами, этими необходимыми вспомогательными средствами правосудия, Калликст почувствовал, как в нем вскипает желчь.
— Фуск, — сдавленным голосом начал он, — не надо, они не станут...
Судья прервал его жестом, как ему казалось, ободряющим:
— У нас не осталось иного выбора. Но не бойся, уверяю тебя, что твои друзья очень быстро уступят. Ликторы, — он повернулся к страже, — введите обвиняемых!
Тяжелая медно-красная бронзовая дверь отворилась, пропуская Флавию и Эфесия. Глаза девушки погасли, по щекам была разлита мертвенная бледность. Она двигалась, будто во сне, и, казалось, не заметила присутствия Калликста. Что до Эфесия, его лицо, обычно такое пустое, лишенное выражения, теперь было исполнено спокойствия и решимости.
В неудержимом порыве Калликст протянул руку, и его пальцы коснулись золотых волос девушки.
— Флавия, заклинаю тебя, послушайся префекта. Сделай это для меня.
Она медленно повернулась и обронила с какой-то отрешенной грустью:
— Я все это делаю ради тебя. Чтобы твое сердце открылось свету и ты зажил, наконец, Жизнью Истинной.
— Начинайте с мужчины! — распорядился Фуск. — И да свершится справедливость.
И тотчас бывший управитель Аполлония был мгновенно лишен своих одежд и с поднятыми руками прикручен к одной из стен, лицом к стряпчим.
Префект еще раз спросил его, согласен ли он воскурить ладан перед статуей императора. Вместо ответа Эфесий только решительно покачал головой.
Фуск подал знак. Один из ликторов взял пучок прутьев, что облекали его секиру, и принялся нещадно хлестать вилликуса по обнаженному телу.
— Подумать только, что есть люди, которые охотно заплатили бы, чтобы полюбоваться таким зрелищем в амфитеатре, — не без горечи заметил префект.
Фракиец не нашелся, что ответить. Он не отрывал глаз от вилликуса. При каждом ударе на его коже вспухал новый рубец, старик вздрагивал, его пальцы скрючивались, зажимаясь в кулак, будто впивались в какой-то незримый канат. Калликст вспомнил совершенно такую же, в сущности, сцену, что несколько лет назад разыгралась в поместье Карпофора: он сам, Калликст, был тогда на месте пытаемого, а роль ликтора-истязателя исполнял раб Диомед.
— Сильнее! — приказал Фуск.
Однако было заметно, что им движут не жестокие побуждения, но желание покончить с этим, как можно скорее добившись, чтобы этот человек сдался.
Тонкие струйки крови во множестве стекали по груди Эфесия, а сила ударов была такова, что кожа уже отставала клочьями.
По щекам Флавии текли слезы. Она опустила голову, ее губы шевелились, но нельзя было расслышать ни единого слова. Фуск, глядя на нее, сказал себе, что она, без сомнения, взывает к своему богу, и поневоле испытал что-то похожее на восхищение.
— Клянусь Марсом, — прошептал он, наклонившись к Калликсту, — почему ты не выкупил эту несчастную? Как только увидел ее, я тотчас понял, что это она — причина твоего ходатайства. Сама Венера позавидовала бы такой красоте.
Калликст пропустил мимо ушей замечание судьи. Он сказал:
— Фуск, я думаю, надо положить конец пытке. Этот человек уже не в том возрасте, чтобы выносить подобные страдания.
Префект пристально оглядел вилликуса. Его голова болталась, свешиваясь то в одну, то в другую сторону, кулаки разжались, ноги подгибались, более не способные выдерживать тяжесть его тела — оно теперь просто висело на цепях, кольца которых разодрали его запястья чуть не до костей.
— Еще немножко... Если он уступит, твоей подруге не останется ничего иного, как последовать его примеру.
Ликтор изнемог, пот лил с него градом. На его тунике ширились большие влажные пятна. Он удвоил старания, взбешенный тем, что они не производят должного воздействия на его жертву. Тогда он стал целиться исключительно в низ живота и хлестал, пока волокна истерзанной плоти и клочки окровавленных волос не превратили лобок в отвратительное месиво. И по-прежнему ни единого стона!
— Он потерял сознание! — внезапно объявил префект.
И правда, окровавленное тело жалко обвисло, рот открылся.
— Дайте ему воды! Живо!
Все засуетились. Брызгали несчастному в лицо, смочили водой конечности. Хлопали его но щекам. Один из стряпчих приложил ухо к его истерзанной груди.
— Ну что? — нетерпеливо спросил судья.
— Он... он мертв, господин.
— Вы недотепы! Бестолочи!
— Но, — пробормотал виновник несчастья, — ликтор все-таки не палач, у меня другое ремесло...
— Молчать! Унесите его!
Фуск в ярости обернулся к Флавии:
— Тебе должно хватить этого примера. Ну, давай покончим с этим кошмаром. Воздай почесть Цезарю! Предупреждаю: если снова откажешься, ты заслужишь еще более беспощадной кары.
Флавия подняла голову, устремила глубокий взгляд своих больших заплаканных глаз прямо в глаза префекта. И стала спокойно раздеваться.
— Нет! — взмолился Калликст. — Заклинаю тебя именем твоего бога, сделай то, о чем он просит.
По-прежнему ни слова не говоря, девушка протянула ликтору свои запястья. На сей раз Фуск и впрямь почувствовал себя обезоруженным.
— Клянусь Плутоном и Персефоной! — возопил он. — Маленькая безумица, неужели ты не видишь, что выбираешь верную смерть? Худшую из всех возможных? Посмотри, ч го осталось от твоего приятеля! Ты этого хочешь?
Он сказал: «Сберегший душу свою потеряет ее, а потерявший душу свою ради Меня сбережет ее». Эфесий никогда не был живее, чем теперь.
Эта уверенность, выраженная с таким самообладанием, ошеломила всех. Но вот Фуск приказал, ткнув пальцем в сторону одного из ликторов:
— Она твоя.
И прибавил вполголоса, скороговоркой:
— Не увечь ее слишком.
Калликсту казалось, что земля уходит у него из-под ног. Он бросился к своему другу, схватил его за руку, с мольбой стиснул ее, шепча:
— Фуск, сжалься, сжалься над ней. Она потеряла рассудок. Заклинаю тебя, отпусти ее. Пощади...
Его последние слова заглушило рыдание. Жалкий, сломленный, он хотел броситься к Флавии, по префект твердо удержал его:
— Оставь. Ты больше ничего не можешь для нее сделать.
— Фуск... Сжалься...