Порфира и олива

Синуэ Жильбер

— Хочу тебя поблагодарить за это вознаграждение, которое ты мне устроил.

— Пятьсот денариев, пустяк...

— Пустяк?

Неподражаемый хохот загремел, выкатываясь из капитанской глотки:

— Для типа, вроде тебя, который миллионами ворочает, это, ясное дело, пустяк, но для такого простого моряка, как я...

Они сидели лицом к лицу, облокотясь на мраморную стойку, еще теплую от жары прошедшего знойного дня.

— Ты пойми, — продолжал капитан, — для меня важней всего обеспечить свое будущее. Мне бы отложить достаточно круглую сумму, да и в отставку, осесть где-нибудь. В Пергаме, на Капри, как знать? Семью завести, детишек. Посмотри на меня, взгляни на мои руки. Мужчины моей породы умирают раньше срока. Поначалу-то я морское дело любил, прямо до страсти, путешествия, неведомые края и все такое. В двадцать лет все неповторимым кажется. А в пятьдесят все утомительно. Кто я сегодня, скажи, Калликст? Полсотни лет за плечами, а потомства нет. Грустно. Есть, конечно, бабы — с Эгины, из Карфагена, разжиревшие на солнце, зажигательные, как чаша самосского, выпитая в полуденный зной. А дальше что? Тишина... Да мне ж много не надо, нет. Виноградник, ферму, и чтобы покой. Ты меня понимаешь?

Калликст рассеянно кивнул. Так бывало всякий раз, когда Марк возвращался из своих плаваний: его обуревала неодолимая потребность в душевных излияниях.

Потом он добрый час распространялся насчет женщин, о нынешних временах, о деньгах, политике и всего остального, без особой связи перескакивая с одной темы на другую. Тем не менее, поневоле приходилось признать, что в его рассказах всегда присутствовала некая завораживающая атмосфера, они настраивали на мечтательный лад.

Калликсту казалось, что он мог бы потрогать пальцами камни Александрии, он словно воочию видел ее широкие улицы, длинные, как реки, храмы в окружении цветущих садов, ему чудилось их незабываемое благоухание, воображение рисовало ему то капище египетского бога Сераписа, то Солнечные врата, но, прежде всего, огненную башню на острове Фарос, настолько сияющую, что, говорят, свет ее достигает земных пределов. И Антиохию в час сумерек, когда лезвия закатных лучей вонзаются в воды Оронта, превращая его в огненную стезю. И Пергам с его Акрополем, нависающий, подобно гнезду орла, над долиной Каика, зажатого меж крутых берегов. Марк все говорил, а в мозгу фракийца, пока он его слушал, вдруг зашевелилась безумная идея.

Надежды на освобождение, пробужденные в нем Карпофором, ныне представлялись довольно гадательными: в Империи со времени войн Марка Аврелия свирепствовал кризис, притом сложный, проявляющийся в самых различных формах. На востоке парфяне опустошили гигантские территории. В Дакии, в Паннонии дела обстояли не лучше, так же, как в Иллирии и Фракии — там учинили разор варвары и банды Матерна. К тому же после чумной эпидемии сильно поубавилось земледельцев. Нехватка продуктов повлекла за собой удорожание жизни, обрекая беднейшую часть населения на полную нищету. Коммод пытался бороться с этой напастью, установив твердые цены, превышать которые запрещалось, но эта мера оказалась не слишком действенной.

К тому же такое положение задевало и собственные интересы императора. Налоговые поступления значительно понизились. Отчасти он это компенсировал путем национализации таможни, тем самым, лишив фермерские сообщества, а стало быть, и дельцов вроде Карпофора весьма существенного прибытка. И, наконец, он только что принял решение уменьшить процент ссуд, что чрезвычайно облегчит участь должников, но заимодавцев поставит в досадное положение. Как при таких условиях честно заработать свой выкуп?

Внезапно голос Марка вывел его из задумчивости:

— Как погляжу, мои истории тебя больше не занимают?

— Совсем наоборот. Я увлекся твоим рассказом — сам отправился попутешествовать.

Придя в восторг от такого ответа, капитан впал в очередной приступ смеха.

— Когда ты снова должен будешь выйти в море? — небрежно осведомился Калликст.

— Понятия не имею. Наверное, ближе к сентябрьским идам.

Наперекор волевым усилиям Калликст почувствовал, как громко заколотилось сердце у него в груди — у него даже появилась уверенность, что Марк слышит этот лихорадочный стук.

Боги были на его стороне. Сентябрьские иды — то самое время, когда он должен получить от Дидия Юлиана двадцать талантов. Тут его охватил страх, да какой! Двери откроются, но осмелится ли он переступить порог? Это тем опаснее, что на таком пути что ни шаг, то подвох. Юлиан-младший может куда-нибудь запропаститься или просто не располагать требуемой суммой к назначенной дате, а потому испросить у Карпофора основательную отсрочку. Но самая головоломная задача — уломать Марка позволить ему отплыть на борту «Изиды».

— Скажи-ка, Марк... Только что, когда ты поверял мне свое желание покончить со странствиями и приобрести клочок земли, ты говорил серьезно? Или у тебя просто возникает порой такое душевное состояние?

— Послушай, малыш, и запомни: у Кая Семпрония Марка никогда не бывает душевных состояний! Душевные состояния — это для слизняков да девочек-весталок, они ни к чему мужчине моего закала.

— Тем лучше. Ну так вот: когда ты говорил, что хочешь накопить деньжат, чтобы выйти в отставку, какую сумму ты имел в виду?

Марк быстро прикинул:

— Скажем, сто пятьдесят — двести тысяч сестерциев.

Калликст произвел мгновенный расчет: один талант — это двенадцать тысяч пятьсот сестерциев... Когда он расплатится с Марком, у него останется еще около пятидесяти тысяч сестерциев для собственных нужд.

— А если я достану тебе эту сумму?

Капитан вытаращил глаза. Потом, откинув голову назад, разразился таким взрывом хохота, что посетители трактира и прохожие стали оглядываться на него.

— Мой бедный Калликст, тебе опасно пить, вино на тебя слишком сильно действует. Двести тысяч сестерциев? Но у тебя же нет ни единого асса!

Он опустошил свой кувшинчик и схватил Калликста за локоть:

— Ну, вставай, пошли. Я прямо слышу, как у тебя в голове мозги бултыхаются.

Калликст даже не шелохнулся.

— Я совершенно серьезен, Марк. Ты получишь эти деньги. Клянусь тебе в том именем Загрея!

— Что ты плетешь? Где собираешься откопать подобное богатство?

— Просто учти, что я могу раздобыть его.

Заметно выбитый из колеи, Марк даже пошатнулся, ему пришлось уцепиться за край стойки.

— Посмотри мне в глаза, — выговорил он, надвигаясь на фракийца и тяжко дыша ему в лицо, — ты не забавляешься, в игрушки со мной не играешь, а? До тебя доходит, что я давно вышел из этого возраста?

Воцарилось молчание. Капитан словно бы пытался взвесить, оцепить, увидеть насквозь своего собеседника. Наконец он снова заговорил:

— Так и быть. Рассмотрим предложение с другой стороны... Не станешь же ты, однако, уверять меня, будто нынче утром, продрав глаза, ты сказал себе: «Люблю я Марка, уж больно мне по душе этот старый бурдюк, приятно было бы подарить ему несколько десятков тысяч сестерциев!» Ну и, значит, хватит болтать попусту, выкладывай: что кроется за такой неожиданной щедростью?