Порфира и олива
Шрифт:
— Значит, ты мое письмо получил? И не ответил?
— А на что ты рассчитывала? Лишний раз увидевшись с тобой, я бы не возвратил Флавии жизнь.
— Калликст, я ее не покинула. На следующий же день после нашей встречи в садах Агриппы я посетила ее в темнице при форуме.
— Но ты ничего не сделала, чтобы попытаться спасти ее. Ах, разумеется: ты не могла!
— Верно, так и есть. Не могла.
— Ты? Верховная фаворитка? Всемогущая Амазонка?
— Мои возможности имеют пределы, о которых ты не знаешь.
— Конечно...
Она ласково приложила палец к его губам:
— А теперь послушай меня.
И она стала рассказывать. Об Иакинфе. О христианах из Карфагена, увезенных на каторжные работы в сардинских шахтах, за которых ей несколькими днями раньше пришлось заступиться перед Коммодом. В то же время попросив милости еще и для Флавии, она рисковала погубить все. Ей пришлось выбирать: одна жизнь или двадцать. Приговоренные карфагеняне были отпущены на свободу тогда же, в день празднества Кибелы.
Но надежда выручить Флавию еще оставалась: для нее она рассчитывала добиться помилования после скачек в Большом цирке. В опьянении своих побед Коммод часто проявлял великодушие, которого от него обычно трудно было бы ожидать. К несчастью, Голубые Туники, выиграв соревнование, разрушили ее план. Потерпев неудачу, император впал в состояние, близкое к умственному помрачению. Он отказался поприветствовать толпу и победителя, да и в императорскую ложу вернуться не пожелал.
Смертельно уязвленный, он устремился к камерам, где ждали своей участи Матерн и его сообщники. В припадке мистицизма он принялся их обличать, взывал ко всем, кто был готов слушать, утверждая, что эти разбойники, покушаясь на его персону, совершили нечто худшее, чем убийство, — святотатство.
Осведомившись затем у тюремщиков, почему здесь очутилась Флавия, и узнав, что она отказалась воздать ему божеские почести, он разъярился еще пуще и решил для примера немедленно приговорить девушку и предать ее смерти заодно с Матерном.
Молодая женщина примолкла, вздохнула и заключила:
— Поверь мне: с этого мгновения все погибло. Тут я уже никак не могла повлиять на него. И если мне и трудно представить, каким безмерным горем была для тебя ее потеря, то знай: и у меня сердце разрывалось, когда так погибла одна из моих сестер.
— Твоих сестер?
— Разве ты забыл, что я тоже христианка? Ну да, знаю, я не вполне соответствую представлению о верной служительнице Господа, непорочной и самоотверженной. Тем не менее, я предана Христу. Всей моей душой, всем существом. Не буду распространяться о тех преимуществах, которые обеспечивает мое положение при императорском дворе, но знай: такую жизнь я продолжаю именно затем, что она порой дает мне возможность спасать человеческие жизни.
— А пытаться заполучить меня у Карпофора, будто самый обычный товар, это по-христиански?
— Калликст, ты ничего не понял. Я успела повидаться с Флавией не один раз. Мы встречались каждый вечер до самой ее гибели. Она мне рассказывала о тебе, о твоей доходящей до одержимости жажде свободы. О том, как ты тоскуешь по Фракии. Я отправилась к Карпофору, чтобы для начала вырвать тебя из неволи. Потом я сделала бы тебя вольноотпущенником. Увы, судьба и твой буйный нрав сделали это невозможным.
Калликст почувствовал себя уничтоженным. Значит, он все это время заблуждался! Был слеп ко всему, ничего не сумел предугадать, парализованный своим отчаянием... Неловким, скованным движением он потянулся к руке молодой женщины, сжал ее пальцы:
— Ты меня теперь никогда не простишь...
— За что мне на тебя сердиться? Ты меня знал так мало и так плохо... К тому же, — она запнулась, но решительно докончила, — невозможно сердиться на тех, кого любишь.
Потрясенный почти до обморока, он долго смотрел на нее, потом привлек ее к себе.
— Твои раны...
— Забудь о них. Их больше нет. Никогда и не было никаких ран.
Они замерли в объятии. Она прильнула головой к его груди, он вдыхал потаенные ароматы ее волос.
— Если бы ты знал, как ты мне близок! И как я всегда была близка тебе...
— Ты почти царица, я — всего лишь раб...
Она ласково покачала головой:
— Не забывай, что я дочь вольноотпущенника. Рабство мне знакомо не понаслышке.
— Есть столько всего, что я хотел бы узнать о тебе! Мне нужно понять множество вещей...
— Потом. Может быть, настанет день, когда я всю свою жизнь тебе расскажу.
Наступило долгое молчание, потом он вдруг спросил:
— Марсия, какой сегодня день? Она глянула удивленно:
— Это так важно?
— Ответь, прошу тебя.
— Пятый день ид.
Дионис не совсем отвернулся от него. В запасе еще осталось пять дней.
— Теперь мне пора в свой черед кое-чем поделиться. Прежде чем сюда угодить, я подготовил план бегства.
— Как это?
Более не колеблясь, он полностью пересказал ей свой разговор с капитаном «Изиды», не утаил и махинаций со средствами портовой Остийской конторы. И о двадцати талантах, которые ему надо было получить у Юлиана, тоже упомянул.
— Отплытие «Изиды» состоится назавтра после ид. Если к назначенному сроку я не явлюсь, Марк поднимет якорь без меня.
— Тебе нужно в Остию? Но как ты туда доберешься? Это невозможно.
— Для меня — да. А для тебя все возможно.
— Нет, я же тебе сказала: существуют пределы... И потом, посмотри на себя. Ты сейчас так слаб, что и сотни шагов не пройдешь. Это сущее безрассудство. К тому же я просто не вижу способа вытащить тебя отсюда. В Кастра Перегрина великолепная охрана.
— Однако кто-то ведь помогает тебе наносить мне эти визиты? И что ж, никого не удивляет, что ты ухаживаешь за каким-то рабом? За узником, которого ранил сам император?