Порфира и олива
Шрифт:
— Нет. Я же христианка. Это все знают. Ты не первый, о ком я так забочусь.
— Странные, право, законы у римлян, если они ставят христиан в столь двойственное положение. С одной стороны — изгои, с другой — приближенные ко двору... Да неважно, мне все равно необходимо отплыть на этом корабле.
— Даже если мне удастся устроить твой побег, что ты думаешь предпринять, чтобы взыскать долге Юлиана?
— Это уж мое дело.
— Значит, ты сунешься прямо в западню!
Она вскочила, нервно прошлась взад-вперед по комнате. В глубине души она и сама понимала, что выбора нет, бегство — единственное спасение. Калликст рано пли поздно обречен расплатиться за все. Возможно, что в их распоряжении не дни даже, а часы. Упившись сладостью объятий, Коммод вполне ясно дал понять, что не потерпит подле своей фаворитки раба, который имел дерзость бросить вызов самому императору. О таком и речи быть не может. Если в тот момент он и согласился отправить Калликста в тюрьму, то лишь затем, чтобы па досуге прикинуть, какой именно смерти предать фракийца.
— Мне нужно подумать, — пробормотала она. — Рассмотреть это со всех сторон.
— Нельзя ли подкупить кого-нибудь из тюремщиков? Эти молодцы никогда не славились примерной честностью.
Марсия покачала головой:
— Слишком рискованно. Мое положение фаворитки не позволяет мне якшаться с подобными субъектами, это бы значило подставить себя под удар. Нет, мне пришло в голову кое-что получше... Но сейчас время уже позднее. Я должна вернуться во дворец.
Она подошла к убогому ложу, на котором он был распростерт, собрала свои бинты и горшочек с мазью, легонько мимоходом коснулась губами его губ:
— Если б я только знала, куда меня заведет та прогулка в парке у Карпофора...
Он удержал ее, опять притянул ближе:
— Когда я снова увижу тебя?
— Думаю, ради твоей, да и моей безопасности нам лучше не видеться больше.
— Но как же тогда?..
— Не бойся. У нас еще пять дней. Я найду выход, — и она, переведя дыхание, прибавила скороговоркой. — На этот раз не должно сорваться.
— Я не это хотел сказать. Просто я думал о нас.
— Кто знает, куда и как повернет колесо судьбы...
Тогда он прошептал почти неслышно:
— Никогда не забуду, Марсия. Где бы я ни был.
Она нежно погладила его по щеке:
— Берегись. Вспомни пословицу: «Кто промолчит, тот своему слову хозяин, кто его скажет, тот его раб».
— В таком случае настаиваю: я буду рабом этого слова.
Их уста на мгновение слились, но она тут же отстранилась, в глазах ее стояли слезы:
— Прощай, Калликст. Вспоминай обо мне, когда будешь в своем царстве.
Со щемящей тревогой в сердце он смотрел, как она быстрым шагом идет к двери, унося свою масляную лампочку и оставляя камеру во власти темноты.
Глава XXXI
Настала четвертая ночь перед наступлением ид, немалая часть этой ночи уже миновала, когда за ним пришел Наркис:
— Встать. И не копайся, надо действовать быстро. Но сперва оденься. В это.
Калликст молча надел принесенные юношей тунику и сандалии. И двинулся следом за ним, пошатываясь, кривясь от боли. Они прошли по длинному коридору, пустому и полутемному. Когда приблизились к караульному посту, Наркис замедлил шаг. За приоткрытой дверью слышался звучный храп. Проходя, Калликст мельком оглядел два тела, бесчувственно обвисших за столиком перед опрокинутыми кувшинчиками с вином и стаканчиком для игры в кости. Выйдя наружу, они двинулись вдоль стены и шли, пока Наркис не указал ему на лошадь, привязанную в переулке, впотьмах. Он помог фракийцу взобраться на нее и, хлопнув животное по крупу, пожелал:
— Да хранят тебя боги!
Калликст пробормотал какие-то слова благодарности и рысью пустил своего скакуна в лабиринт улочек. Немного поблуждав, он определил нужное направление — к дому Дидия Юлиана.
Перебравшись на другой берег Тибра, он столкнулся с каким-то патрицием, чьи носилки сопровождали ликторы с факелами, — тот, надо полагать, возвращался к себе домой. Калликст ускорил бег своего коня. Но как только добрался до Фабрициева моста, тотчас остановился возле какой-то низенькой стенки. Жилище Юлиана виднелось в нескольких туазах оттуда. Тогда он спешился. Улегся на пороге часовни, посвященной ларам — домашним божествам — и стал дожидаться рассвета.
Привратником у Юлиана служил престарелый вольноотпущенник. Он и проводил посетителя в роскошный атриум.
Калликст не смог, хоть и попытался, узнать место, где много лет назад они с Фуском побывали как гости. После пожара, случившегося в ту достопамятную ночь, дворец был, видимо, перестроен полностью, так как ничто здесь не напоминало прошлого. Или такой беспамятностью он обязан лихорадке, сжигающей его тело? С тех пор как он выбрался из Кастра Перегрина, его преследовало ощущение, будто он находится в центре туманной завесы, которая двигается вместе с ним, глуша звуки, размывая очертания предметов. Холодный пот стекал у пего по спине. Ноги дрожали и подламывались.
Но не грохнется же он здесь в обморок! После того как преодолел столько препятствий — нет, ни за что...
Он постарался сосредоточить все внимание на Дидии Юлиане-младшем. Знает ли он, что Калликста арестовали? Виделся ли с Карпофором с наступления календ? В таком случае мечты рухнут бесповоротно.
Ему явственно послышался голос Марка: «Чтобы мне без обмана! Четыреста тысяч сестерциев, и ни ассом меньше!».
Он нервно прохаживался вокруг имплювия, в душе проклиная маниакальное пристрастие к гигиене, обуявшее некоторых римлян. Привратник заявил, что Юлиан примет его после омовения, и теперь Калликст гадал, сколько времени может занять эта процедура.
В четвертый уже раз он поднял взгляд на водяные часы, что красовались в углу комнаты. Если судить по уровню жидкости, он здесь совсем недавно. А чувство такое, будто это ожидание тянется целый век.
Тут у него за спиной послышалось шлепанье сандалий. Он обернулся. Из всей мыслимой одежды на молодом сенаторе была только шерстяная набедренная повязка, не скрывавшая округлившегося животика.
— Входи, — пригласил он, откидывая толстую портьеру, за которой взгляду гостя открылся табулинум. — Я предпочитаю, чтобы никто не знал, что я задолжал твоему хозяину.
Повнимательней взглянув на посетителя, он забеспокоился:
— Ведь это Карпофор тебя прислал, не так ли?
— Так, господин. Разве ты меня не помнишь? Мы виделись в термах Тита.
— Да-да, в термах...
— Меня зовут Калликст.
— Вроде бы припоминаю. Но если память мне не изменяет, тогда ты не носил бороды?
— Это верно. Но муки бритья так мне надоели, что я решил подражать философам.
— Ты прав. К тому же философы — это публика такого сорта, что только ношение бороды вынуждает признать за ними какую ни на есть мудрость. В остальном же... а, да все они нечестивцы!