Порочная невинность

Робертс Нора

– Ну, это ее проблема, а не твоя.

– Но именно из-за того, что она всегда стыдилась своего прошлого, я оказалась здесь. Мама не дала мне возможности как следует узнать моих бабушку и дедушку. А ведь они во всем себя урезали, чтобы дать ей шанс поступить в Филадельфийский колледж. Но это все я узнала не от нее, – прибавила Кэролайн с горьким сожалением. – Мне это рассказала Хэппи Фуллер. Моя бабушка вынуждена была брать стирку на дом, обшивать соседей – и все для того, чтобы оплатить ее учебу в университете. Правда, бабушке не пришлось заниматься этим слишком долго: в первый же семестр мама встретилась с моим будущим отцом. Уэверли были старой известной семьей в Филадельфии с прочным, установившимся положением. Наверное, маме было трудно

войти в этот круг. Но, насколько я помню, она была большей снобкой, чем все Уэверли, вместе взятые, хотя у них был дом в лучшей части города, они заказывали одежду у лучших кутюрье и отдыхали, как положено, на лучших курортах и в строго положенное время года.

– Многие переигрывают, когда им надо что-то доказать.

– О да. А ей надо было доказать многое. И вскоре она произвела на свет ребенка, который должен был ей помочь утвердиться. У меня была няня, имевшая дело с прозаическими сторонами воспитания, а мама заботилась только о моем внешнем виде, моем поведении и манерах. Обычно она посылала за мной, и я приходила в ее гостиную. Там всегда пахло оранжерейными розами и духами «Шанель». И она очень терпеливо наставляла меня, что должна делать и чем должна быть представительница семейства Уэверли.

Такер коснулся ее волос.

– И что же ожидалось от Уэверли?

– Совершенства во всем!

– Да, это задачка… Будучи Лонгстритом, мой папаша ожидал от меня только одного – чтобы я «был мужчиной». Но довольно скоро наши представления о том, что такое настоящий мужчина, несколько разошлись. И, уж конечно, нам было не до гостиной. Он предпочитал учить меня уму-разуму в дровяном сарае.

– Нет, моя мама ни разу не подняла на меня руку: просто повода не было. Кстати, это она решила насчет скрипки – ей казалось, что это очень изысканно. Надо сказать, скрипку я сразу полюбила и до сих пор благодарна ей, – вздохнула Кэролайн. – Но потом оказалось, что маме нужна не просто хорошая игра. Я непременно должна была стать лучше всех! К счастью, у меня оказались способности. Меня даже называли вундеркиндом, и в десять лет я уже морщилась, когда слышала это слово. Мама сама выбирала, что исполнять, выбирала учителей и концертные платья. И точно так же она подбирала мне друзей… Затем я начала разъезжать с концертами – сначала лишь время от времени, потому что была еще мала. Но к шестнадцати годам мой путь был определен, и следующие двенадцать лет я следовала только по нему.

– А тебе этого хотелось?

Вопрос заставил Кэролайн улыбнуться: ведь еще никогда никто ее об этом не спрашивал.

– Каждый раз, когда я начинала сомневаться в своем выборе, она была тут как тут – или беседовала со мной лично, или звонила по телефону, или присылала письмо. Она словно чувствовала каждый раз, что во мне начинает зарождаться крошечное зернышко протеста и желания взбунтоваться. И она уничтожала его, а я ей это позволяла…

– Почему?

– Я хотела, чтобы она меня любила! – Глаза Кэролайн наполнились слезами, но она их быстро смигнула. – Я до сих пор уверена, что, если бы не достигла совершенства, она бы меня не любила. Наверное, это звучит сентиментально…

– Нет. – Такер вытер непрошеную слезинку, которая все-таки заскользила по ее щеке. – Просто печально. Хотя это твоя мать должна была бы печалиться в первую очередь.

Кэролайн прерывисто вздохнула, словно пловец, из последних сил плывущий к берегу.

– Три года назад, в Лондоне, я встретилась с Луисом. Он был самым блестящим дирижером из всех, с кем я когда-либо играла. Несмотря на молодость – всего тридцать два, – он уже заработал прекрасную репутацию в Европе. Луис орудует оркестром, как матадор быком. Он определенно обладает каким-то особым магнетизмом – такой решительный, высокомерный и сексапильный.

– Представляю себе. Кэролайн усмехнулась.

– А мне было двадцать пять, и я еще никогда не была с мужчиной.

Такер удивленно взглянул на нее, не донеся стакан до рта.

– Ты никогда до этого…

– Нет,

представь себе. Никогда и ни с кем. В юности мать держала меня на очень коротком поводке, и у меня не хватало решительности чересчур его натягивать. Когда мне нужен был сопровождающий на какой-нибудь прием, она сама мне его подбирала. Ты можешь, конечно, представить, что наши вкусы в данном случае не совпадали. Мне всегда казались неинтересными те мужчины, которых она считала для меня подходящими.

– Вот поэтому я тебе и понравился. – Такер нагнулся, чтобы поцеловать ее. – Она бы, наверное, просто поседела, увидев меня.

– И как же я об этом не подумала?! – Кэролайн рассмеялась и чокнулась с ним. – А позже, когда я стала ездить самостоятельно, мое расписание было такое напряженное… Но главное – я была, как говорится, «сексуально зажата».

Вспомнив, какой была сейчас в постели эта женщина, он только протянул:

– Ага…

Кэролайн даже не подозревала, что насмешка может утешить.

– Напрасно ты мне не веришь. Моя сексуальность вся уходила в музыку, и Луису пришлось со мной очень непросто. Она пожала плечами и выпила.

– Он меня просто взял приступом. Цветы, проникновенные взгляды, отчаянные клятвы в вечной любви… Кроме всего прочего, он обеспечивал мне постоянную занятость, и к этому следует добавить, что моя мать его просто обожает. Он принадлежит к испанской аристократической семье.

– Что ж, действительно подходящая партия, – заметил Такер.

– О, разумеется. Когда я улетала в Лондон или Париж, он мне звонил каждый день, посылал очаровательные подарки, роскошные цветы. Он срочно прилетел в Берлин, чтобы провести со мной уик-энд. И так продолжалось больше года. А если до меня доходили слухи, что он флиртует с некой актрисочкой или ухаживает за светской знаменитостью, я просто не обращала на них никакого внимания. Я считала это злонамеренной клеветой. Ну, может быть, я и подозревала кое-что, но, если позволяла себе только намекнуть, он сразу же приходил в ярость из-за моей совершенно беспричинной ревности и недостатка самоуважения. А кроме того, я была очень занята своим делом.

Кэролайн замолчала, окунувшись памятью в прошлое.

– Одним словом мои отношения с Луисом начали сильно осложняться, и все кончилось безобразной сценой с обвинениями и слезами. Обвинял, разумеется, он, слезы были мои. Я тогда еще не умела постоять за себя.

Такер погладил ее руку.

– Но ты быстро этому научилась, когда действительно потребовалось.

– Как бы то ни было, мы с Луисом расстались. Мне очень хотелось немного отдохнуть, но я была уже связана контрактом на один музыкальный телесериал. А здоровье мое… – Кэролайн было трудно говорить об этом даже теперь. Пусть это выглядело страшно глупо, но она почему-то очень смущалась, когда речь заходила о ее болезни. – Ну, в общем, состояние мое ухудшалось с каждым днем. И я…

– Подожди. Что значит – «ухудшалось»?

– Ну, начались головные боли. Я вообще-то к ним привыкла давно, но они становились все сильнее. Я похудела, началась бессонница, а это привело к переутомлению.

– Но почему же ты не позаботилась о своем здоровье?

– Я думала, что, наверное, чересчур ношусь с собой. А кроме того, у меня были обязательства, я просто не могла все это бросить… – Кэролайн коротко рассмеялась. – Это все самооправдания, как сказал бы мудрый доктор Паламо. А правда заключалась в том, что я пряталась. Я бежала в работу, в ней одной старалась найти прибежище. Я ведь была зажата не только сексуально: меня воспитали так, чтобы я всегда вела себя «как следует». Но когда я записывалась в Нью-Йорке для телесериала, туда приехала мать в сопровождении Луиса. Я так разозлилась, так была уязвлена этим, что прервала запись. – Кэролайн улыбнулась и покачала головой. – Я еще никогда себе такого не позволяла. И ты знаешь, у меня появилось ощущение торжества. Мне казалось, что теперь я наконец управляю своей жизнью. Это были очень вдохновляющие пять минут.