Порочное полнолуние

Рууд Рин

— Она должна сама прийти, Чад. Добровольно.

— Придешь? — строго спрашивает голос во мраке.

— Приду, но куда?

Громкий и веселый смех девочек в полосатых купальниках вырывает меня из дремоты. Промакиваю вспотевший лоб платком. Нескоро я решусь выйти в новый поход. Я знатно утомилась. Буду неделю восстанавливаться.

— Явишься, Полли, — голос Криса оплетает липкой паутиной, — не отпустим. Мать Луна — свидетельница. И смертные сучки у нас в полном подчинении. Безымянные рабыни для утех.

Тьма вибрирует воем, а мои ладони погружены

в теплую и густую шерсть. Звери возжелали меня, сонную и слабую, и я рада им подчиниться. Они ведь такие сильные, дикие и жестокие.

— Не балуйтесь! — вскрикивает женский голос. — Прекратите немедленно!

Открываю глаза и судорожно выдыхаю. Девочки в полосатых купальниках возятся на проходе в сердитой драке и с визгами дергают друг друга за волосы. Одна и сестер бьет другую ладошкой по лицу, и автобус полнится громкими и обиженными рыданиями.

Глава 3. Кошмары

Меня из ночи в ночь терзают кошмары с волчьим воем. Каждый раз просыпаюсь в холодном поту и долгие минуты в предрассветной серости смотрю на люстру с плафонами в форме лилий. Я тону в скуке: я должна быть где-то в ином месте, а не в комнате на втором этаже родительского дома, за которым я присматриваю.

Папа и мама укатили в отпуск. После моего возвращения из похода попросили присмотреть за домом. Вдруг трубы прорвет, или воришка прокрадется? Да и цветы некому полить. А раз я работаю на удаленке, то и нечего перечить родителям.

И ко всему прочему я еще одинокая, и в городе никто меня не ждет. Так что, доча, поливай петунии и герань и отыгрывай роль охранного пса, ведь тебе нет необходимости возвращаться под крылышко к мужу. Какой муж? Мне двадцать пять, а меня уже внесли в список старых дев.

Перед тем как запихать чемоданы в багажник, мне прочитали лекцию, что лучше бы я не в походы бегала, а задумалась о свиданиях с мужчинами. Будь я не уставшей и не вымотанной, я бы обязательно психанула и поругалась с мамой. Со свиданок с незнакомцами она скатилась в заговорщический шепот: к соседям приехал погостить сын. Молодой, одинокий и очень симпатичный.

Молодым, одиноким и симпатичным сыном оказался тощий и высокий очкарик с глубокими залысинами. Я сидела на крыльце и с наушниками в ушах, а он в трусах вышел из дома и, зевая во весь рот, прошлепал босыми ногами к калитке за утренней газетой. Я почему-то ужаснулась его острым лопаткам и огромной родинке на пояснице. Какого же мама обо мне невысокого мнения, раз записала эту тщедушную каланчу в потенциального зятя.

Боб, так зовут соседа-богомола, попытался завести со мной знакомство, но я не проявила рвения и отделалась натянутыми и вежливыми улыбками. На предложение сходить в бар я дала четкий отказ и торопливо скрылась в доме. Наверное, я его жутко обидела, но лакать пиво с мужчиной, чья кривая улыбка вызвала во мне стойкое отвращение, я не стану. В Бобе сквозило что-то липкое и неприятное.

Вот лежу в темноте и морщу нос, вспомнив растянутые трусы соседа. Насколько он уверен

в себе, что осмелился пригласить меня на свидание в таком виде? Это оскорбительно. Мог бы хотя бы штаны натянуть. И тут все мужчины такие. Ленивые, вялые и преисполнены неоправданного самомнения.

Покидаю мятую постель и подхожу к окну. Не хватало мне еще бессонницы к кошмарам. Смотрю на полную белую луну и кутаюсь в одеяло, что пахнет лавандовым кондиционером. Ветер свистит на крыше, о чем-то неразборчиво нашептывая.

Мне одиноко и муторно, и в этом скользком и липком состоянии я пребываю уже несколько дней, словно я нахожусь не в отчем доме, а в тюрьме, из которой я должна сбежать. Жду не дождусь, когда вернуться родители, чтобы покинуть стены, которые давят и вгоняют в тоску.

— Придешь? — шепчут шорохи в углах комнаты.

Куда я должна прийти? О каком обещании шелестят кусты? Вздрагиваю от заунывного воя, который заливает комнату густой и черной смолой. Я захлебываюсь в ней, беспомощно барахтаюсь и кричу. Горькая жижа затекает в рот, уши и нос, и обжигает внутренности кипящим медом возбуждения.

Страх обращается в звериную похоть, которая крутит мышцы и чрево горячими щипцами и связывает в пульсирующий узел. Стоны отдаются болезненными судорогами в теле, что растекается во тьме черными пятнами гулких всхлипов и стенаний.

— Придешь?

— Куда?! — в слепом отчаянии верещу в темноту.

— В лес, — отвечают мужские голоса.

Открываю глаза и пялюсь на люстру. Надо бы смахнуть пыль с лепестков стеклянных лилий. И я не могу придумать ничего лучше, как уйти в лес и найти там ручей, чтобы смочить тряпку. Ведь родниковая вода — лучшее чистящее средство.

Зеваю и встаю. Накидываю на плечи шерстяной плед и шагаю окну. Замираю, когда вижу на пепельном предрассветном небе блеклый и почти прозрачный круг луны.

— Придешь? — теплое дыхание касается шеи.

Меня окатывает ледяной водой ужаса, и в крике подрываюсь с постели. Путаясь в одеяле, падаю визгливым мешком на пол. Подскакиваю на ноги и хватаю с тумбочки тяжелую бронзовую фигурку ангелочка. Озираюсь по сторонам, выискивая в полумраке воришку-шептуна.

Лишь через минуту, когда я зло раздвигаю плечики с одеждой в шкафу, в котором мог спрятаться нарушитель спокойствия, я окончательно просыпаюсь. Бросаю ангелочка на пружинистый матрас и устало тру щеки. У меня впереди целый рабочий день, а я чувствую себя разбитой и утомленной, будто пробежала ночной марафон.

Было бы неплохо посетить доктора и пожаловаться на лунатизм, от которого я раньше не страдала, и на жуткие кошмары, что быстро забываются, но оставляют после себя холодную тревогу и паранойю. Боюсь неутешительного вердикта, что схожу с ума или что я пребываю в затяжной депрессии.

Заварив кофе, выхожу на крыльцо и сажусь на верхнюю ступеньку. Прохладный ветерок выдувает последние обрывки кошмара. Раннее утро всегда завораживает: пахнет влажной травой, пташки заливаются громкими и радостными трелями, а небо над крышами розовеет под лучами солнца.