Порочные привычки мужа
Шрифт:
Она уже привычным жестом погладила живот. Когда все это кончится, Гревиллу придется познать еще одну любовь.
Аурелия отвела коня Гревилла к дубу и остановилась. Гарри уже спешился и ждал ее. Он слышал весь разговор и понял его правильно: Аурелия согласилась с решением его коллеги. Гарри быстрым движением забрал у Аурелии пистолет — в конце концов, это его собственный. Дон Антонио Васкес в любом случае не уйдет отсюда живым.
Двое мужчин стояли лицом друг к другу, держа в руках сверкающие шпаги. По молчаливому обоюдному согласию оба отбросили свои
Гарри, в отличие от Аурелии, знал, что эта рана навсегда покалечила испанца. Сломанные кости могут срастись, но разорванные связки — совершенно другое дело.
Дон Антонио стоял, опустив шпагу и зажав кровоточащую рану здоровой рукой…
— Давай, прикончи меня.
Гревилл покачал головой и пинком откинул шпагу в сторону.
— О нет, Васкес! Этой ночью ты угрожал и сделал больно тем, кого я люблю, и за это ты не заслуживаешь достойной смерти. Ты будешь жить, чтобы вволю насладиться гостеприимством моей страны.
Вперед шагнул Гарри.
— Отличный трофей для министерства, — небрежно бросил он. — Пойдемте, Васкес, мы воспользуемся вашей каретой, поскольку верховая езда, похоже, пока недоступна ни вам, ни вашему приспешнику. — Он резко завернул руки дона Антонио за спину, не обращая внимания на то, что испанец громко вскрикнул от боли в раненой руке.
Гарри оглянулся на Гревилла и вопросительно поднял бровь.
— Надеюсь, вы с Аурелией справитесь сами?
— Можешь надеяться, — отозвался Гревилл, привлекая к себе Аурелию. — Конь у нас крепкий, а своих лошадей привяжите к карете.
Гарри кивнул и подтолкнул своего пленника в сторону заброшенных конюшен.
Солнце уже вставало, а Гревилл все держал Аурелию в своих объятиях. Ему требовалось ощущать ее податливое тело, тепло ее кожи, вдыхать ее аромат. Его тело чувствовало ее изнеможение, чувствовало, как она жаждет утешения после чудовищного напряжения последних часов. Когда он, наконец, поцеловал ее, это было частично благословением, частично благодарностью, но в первую очередь — просто восхитительным пониманием того, что он обнимает свою любовь, женщину, которая целиком и полностью дополняет его.
Аурелия отдыхала в его объятиях, слишком устав, чтобы как-то реагировать на его поцелуй. Но она поняла и приняла все, что он означал. Гревилл поднял голову, посмотрел в ее измученные, но такие надежные и верные глаза и произнес:
— Я люблю тебя, моя родная.
Аурелия подняла руку, провела пальцами по его губам и ответила:
— Я знаю, мой родной.
Гревилл посадил ее на коня и сел позади. Она откинулась назад и прижалась к нему, опустив голову ему на плечо и зная, что даже если уснет, он удержит ее.
— Я не смогу покинуть тебя, сказал Гревилл, и его дыхание прошелестело по ее лбу. — Я думал, что смогу, но нет. Ты научила меня, что, значит, любить, показала, какой ужас поселяется в душе человека, утратившего любовь. Ты для меня все на свете, родная моя.
Аурелия подняла руку и погладила его по лицу.
— Если это официальное предложение руки и сердца, полковник, — сонно пробормотала она, — то я его принимаю.
Гревилл крепко прижал ее к себе. Сердце его наполнилось таким ликованием, что ему показалось, будто он не в силах этого выдержать.
— Кажется, у нас впереди еще один побег? — спросил Гревилл.
Аурелия заерзала в седле и повернула голову у него на плече.
— Ты в состоянии выдержать еще одну новость, любовь моя?
В раннем утреннем свете она хорошо видела его темно-серые глаза. Черные круги, которые залегли под ними, только подчеркивали напряжение, таившееся в его лице.
— После того, что ты совершила сегодня ночью, милая, ничто из сказанного или сделанного тобой меня удивить не сможет.
— Что ж. Месяцев через семь ты станешь гордым отцом. — Аурелия улыбнулась. Ей казалось, что теперь она знает, как он это воспримет, однако в глубине души шевельнулся страх.
Гревилл натянул поводья и остановил коня прямо посреди дороги, проигнорировав возмущенный рожок почтовой кареты, промчавшейся мимо.
— О, любовь моя! Я так надеюсь, что из меня получится хороший отец! — воскликнул он, и глаза его увлажнились. — Обещаю, я сделаю все возможное, чтобы стать лучшим отцом в мире для Фрэнни и для нашего малыша. А когда ошибусь, я буду слушаться тебя. Ведь не исключено, что я снова буду делать ошибки.
— Мы все их делаем, — отозвалась Аурелия, пальцем вытирая его слезы. — Главное, чтобы это тебе нравилось.
— О да, — пробормотал Гревилл. — Это мне очень нравится.
Эпилог
1 января 1810 года
Звучные удары больших напольных часов умолкли, и небольшая группа, сидевшая вокруг стола в столовой в доме на Кавендиш-сквер, поднялась как один человек, чтобы обнять друг друга в начале нового года.
Корнелия прикоснулась своим бокалом к бокалу мужа. Он поцеловал ее в уголок рта.
— Так не пойдет, — шепнула она, обнимая его одной рукой за шею и смачно целуя.
— Нет, — так же тихо ответил он. — Конечно же, не пойдет. Я люблю тебя, Нелл.
— А я тебя. — И приоткрыла губы, требуя поцелуя. Алекс рукой, в которой держал бокал, подхватил Лив за локоть, притянув ее к себе. Их бокалы соприкоснулись.
— За Новый год, ненаглядная моя любовь, — пробормотал он и осушил свой бокал. Ливия тоже выпила. Алекс швырнул бокал себе за спину жестом, бывшим, как знала теперь Ливия, типично русским способом отмечать радостные события — хотя и дорогим, если речь шла о хорошем хрустале. Впрочем, об этом Алекс вообще не задумывался. Беспечно пожав плечами, она тоже бросила свой бокал и подняла лицо навстречу поцелую. На его губах был привкус шампанского.