Порочные сверхурочные
Шрифт:
Я проглатываю фразу, что кто-то извращенец, потому что сама не лучше. Идея нарядиться в школьную форму, так-то и меня вдохновляет…
Только если я думаю, что вот сейчас, Дима раздвинет мне ноги и надавит членом на мокрую киску, то угадываю лишь частично.
Вместо толстого органа я получаю юркий язык.
Крепко держа меня за бедра, Соколов вылизывает мою щелку, трахает ее языком, поддевая кончиком капюшон клитора… И мерзавец такой не дает мне кончить.
Бедра дрожат, толкаются навстречу губам
— Пожалуйста… — я сейчас зареву, если он меня не трахнет.
— Маша, надо было вчера не упрямиться, — строго отвечает мне Дима. — А я за ночь успел напридумывать, в каких позах ты мне за это ответишь…
— Дим… — хнычу я, вцепляясь ему в волосы, потому что кончиком языка он кружит вокруг клитора, и меня бьют разряды.
— Ну ладно, последние пару часов ты вела себя хорошо, — сжаливается Соколов.
Он закидывает мои ноги себе на плечи и плавно входит в меня без всякого сопротивления со стороны моей киски. То ли растянул уже, то ли я такая мокрая.
Горячая ладонь поглаживает ноющую грудь, а другая рука, скользнув по животу вниз, большим пальцем раздвигает половые губы и ложится на клитор.
И тут меня озаряет!
— Мне надо записать! Их не надо придерживать третьей рукой! — дергаюсь я.
Наконец-то я вкуриваю, что не так было с моей позой, но, увы, у Димы мой восторг понимания не находит.
— Не знаю, кого их, но тебя в следующий раз свяжу, — рявкает он, укладывая меня обратно лопатками на стол. — Не ценишь ты, Маша, хорошего отношения. Больше никакой пощады.
Глава семнадцать
Соколов слово свое держит.
Мультиоргазма не случается, но вот затяжной…
Когда я уже не могу больше умолять, хныкать и ныть, он все-таки стимулирует клитор подушечкой пальца, позволяя мне взорваться.
Дима с рычанием продолжает двигаться в моей сжимающейся вокруг него норке, и меня снова и снова накрывает волной. Я даже не сразу понимаю, когда Соколов кончает.
Осознаю, что меня забрызгали спермой, когда вместо члена в дырочке оказываются два пальца и нежно поглаживают изнутри, вызывая новые спазмы.
— Кто-то грязный и испорченный, его надо помыть, — Дима сгребает меня со стола, и я безвольно повисаю на нем, обхватив его за шею слабеющими руками.
Мыть? Если как в прошлый раз, то я буду драться.
— Я уволюсь, — еле выговариваю я.
— Думаешь, это что-то изменит? — хмыкает несущий меня опять в ванную Соколов.
Я смогу сдвигать ноги и вернуться к виду прямоходящих…
Эволюция — наше все.
А то этот естественный отбор, устроенный Димой… Я могу его не пройти.
Скучная сексуальная жизнь,
Впрочем, Дима вроде бы утолил свой голод, и мое омовение проходит без эксцессов. И я даже рада, что он справляется самолично без моего участия, потому что все мои силы уходят на то, чтобы не сползти на пол душевой кабины.
Ловлю мощнейший откат. Все, чего мне хочется, чтобы меня больше не трогали. Лампочки перегорели.
Так я думаю, пока Соколов не спрашивает:
— Есть хочешь?
Тут-то я и понимаю, что голодная, как помоечная кошка.
— Да, — хриплю я сорванным горлом.
— Не соблазняй, — строго выговаривает мне Дима, видимо, принявший это за попытку продолжить игрища. — Ты меня заездила, а я весь день голодный…
Да я как бы тоже так и не поела…
Шта?
Я его заездила? А чего морда у него лоснится удовольствием? Я вот выгляжу, как будто вампирюга-Соколов высосал из меня последние соки. Я даже чувствую себя похудевшей.
Хоть что-то примиряет меня с этим тяжелыми трудовыми сверхурочными.
Лишнего веса у меня нет, но похудеть никогда не помешает.
— Не надо на меня так смотреть. Пока не поем, ничего не будет, — ворчит этот озабоченный.
Если он думает, что белковый коктейль, которым он меняя накормил, сойдет, то зря. Мне надо мясо!
— Я хочу есть, — внятно озвучиваю я.
— Ты готовить умеешь? — заинтересовывается Соколов.
— Нет, — честно признаюсь я. — Яичницу могу и макароны. С переменным успехом.
Причем я не вру от слова совсем. Не то чтобы я безрукая, но, видимо, не только бухгалтерия — это не мое. Однажды, попытавшись сварить курицу, я через час молнировала Сашке: «Как быстро устранить сильное задымление?». А мое фондю, намертво приклеившееся к горшку, вспоминают в семье до сих пор. Кстати, горшок пришлось выкинуть.
Дима окидывает меня критическим взглядом.
— Ну ладно. Зато ты талантливый писатель, — усмехается он.
Нахохливаюсь, не в состоянии определиться: обиделась я или загордилась, потому что не пойму, чего в словах Соколова больше — подкола или похвалы.
Дима заглядывает в холодильник:
— Тебе заказать каких-нибудь роллов или пиццу? Я не знаю, что там едят девушки?
В смысле не знает?
У меня сложилось впечатление, что каждую свою свободную минуту Соколов либо трахается, либо склоняет женщин к сексу. Эти скилы у него прокачаны мощно. Должен же он их кормить? Иначе, где то самое кладбище истощенных тел, непрекращающимися скачками?
Стоп!
Мне, значит, роллы какие-то, а сам достает кусок мяса!
— Это мое! Мне! — издаю я вопль голодной кошачины. — Сам ешь свои роллы!