Порочный ангел
Шрифт:
Его цель была очевидна. И тем не менее она не могла не спросить:
— Что ты делаешь?
— Мне надоело ходить туда-сюда. Я решил, что гораздо удобнее просто переехать к тебе.
— Так мне следует чувствовать себя польщенной? — насмешливо сказала она.
Подойдя к постели, он улегся, вытянулся во весь рост и закинул руки за голову, глядя вверх, на кисейный балдахин.
— Почему? — спросил он.
— Потому что ты хочешь иметь меня под рукой, а не содержать где-то в дешевых комнатах на другом конце города.
Когда он заговорил, голос его звучал предельно четко:
— Не думаю, чтобы я предпочитал иметь тебя под рукой. А жилье Хуаниты
— дешевое оно или нет, — ее личное дело. Я его не выбирал.
— Но пользовался им или ею?
Он опустил глаза.
— Есть женщины, которые просто напрашиваются, чтобы ими пользовались. А есть такие, которые сопротивляются. Те, которые напрашиваются, обычно хотят чего-то еще.
— Чего-то, что ты не можешь дать? — спросила она, вспыхнув. — Может, тебе следует быть поосторожнее? Ведь, если ты проявишь слишком большую привязанность, я могу за это ухватиться?
Даже намек на их первую стычку не вывел его из себя: он сухо парировал:
— Ухватиться? Сейчас мне нужно, чтобы ты ухватилась за каблуки моих сапог.
Он поднял ногу, терпеливо ожидая. Элеонора вскинула голову:
— А ты что, позабыл сапожную колодку? Неужели тебе придется спать в сапогах?
— Мне уже приходилось, могу и повторить, — ответил он небрежно. — Просто я подумал о тебе. Я сплю неспокойно.
Ей нечего было возразить.
— Даже не знаю. Прошлую ночь ты, кажется, вообще не спал.
— А это, — мягко сказал он, — твоя вина.
— Моя вина?
— Не стоит меня искушать. Ну, короче, в сапогах или без?
Элеоноре уже много раз приходилось заниматься этим, когда Жан-Поль являлся домой таким пьяным, что не мог подняться по лестнице.
Кипя от злости, она все же подошла к изножью кровати. Элеонора была в ярости и слабо сознавала, что, выполняя его просьбу, она как бы демонстрирует полное согласие с его присутствием в своей комнате. И когда один сапог оказался у нее в руке, эта мысль внезапно озадачила ее. С задумчивым блеском в глазах она взвесила в руке тяжелый кавалерийский сапог.
— Не стоит, — медленно протянул он, догадавшись о намерениях Элеоноры.
После короткой внутренней борьбы она кивнула, бросила сапог на пол и потянулась за другим.
— Да, не стоит. Все равно этим не убить.
Он улыбнулся, потягиваясь, поднял руки кверху, потом стал расстегивать рубашку.
Элеонора поставила второй сапог на пол, аккуратно выровняла носки. Под кроватью она заметила гардению, уже увядшую и потемневшую, — одну из тех, которую она вынула из своей прически вчера вечером. Элеонора подняла соцветие, выпрямилась и, повернувшись к Гранту спиной, принялась теребить лепестки. Комната наполнилась пряным ароматом увядания.
Рубашка Гранта полетела на пол, за ней — брюки. Пружины заскрежетали, словно протестуя. Он очутился сзади Элеоноры, положил руки ей на плечи и привлек к себе. Его рука дотянулась до узла пояса, легко развязала его, и полы халата распахнулись. Она почувствовала его прикосновение — уверенное и нежное.
Ее робкие слова протеста были смяты его губами. Грант повернул Элеонору к себе, освободил от халата и крепко обнял. Ее нежная грудь оказалась прижатой к его широкой груди, и каждой клеточкой своего тела она ощутила упругость его торса.
Его поцелуй был таким страстным, что дрожь пробежала по ее нервам, а губы сами доверчиво раскрылись. Остатки гардении незаметно упали на пол, когда Элеонора скользнула руками по его плечам и сцепила их у него на шее. Она ощутила терпкий запах рома и еще теснее прижалась к Гранту. Вся ее сдержанность и скованность исчезли. Она почувствовала, что тает, теряя себя в чрезмерной жажде его желания.
Вдруг Элеонора напряглась. Так не пойдет. Ведь у нее есть план — заставить его страстно желать ее, так страстно, чтобы он едва не сходил с ума, и в тот момент, когда Жан-Поль окажется на свободе, исчезнуть. Но в отсутствие полковника она не предусмотрела одного. И сейчас отвечать на его притязания — не ошибка ли это с ее стороны? Если она не станет сопротивляться, Грант легко добьется своего. Он получит ее тело, но больше не получит ничего.
Напряженная и молчаливая, Элеонора застыла в той позе, в которой он положил ее на кровать, стиснула зубы, почувствовав его губы у ключицы, и откинула назад голову, уже зная, что последует за этим, когда он доберется до ее груди. вдруг Грант поднял голову.
— Ты хочешь, чтобы так? — спросил он, и в его скрипучем голосе она уловила страшное разочарование.
Схватив ее запястья, он соединил их у нее над головой и сжал сильной рукой. Затем принялся целовать ее губы с такой грубой страстью, что она почувствовала привкус крови от раскрывшейся раны, которую она нанесла ему предыдущей ночью. Свободной рукой он ласкал ее тело, и Элеонора перестала дышать. Грант раздвинул ее колени и прижал ее так, что казалось, их уже не соединить никогда.
Задыхаясь от наплыва чувств, Элеонора подчинилась его силе, а когда он закончил, тут же освободилась от его отяжелевшего и ослабевшего тела и легла на бок. Ее сердце разрывалось от жалости к себе, слезы готовы были хлынуть из глаз. Должно быть, Элеонора могла выиграть, если бы он оставил ее в покое, но Грант, запустив пальцы в ее волосы, прижался к ней сзади, повторяя изгибы ее тела. И навязанная им воля полностью разрушила ее желание сопротивляться. Беззвучные горькие слезы потекли ручьем, когда его рука принялась гладить ее мягкое шелковистое тело — талию, живот, бедра. Элеонора чувствовала, что его пальцы становятся все требовательнее, его дыхание все горячее и быстрее, и вдруг ей пришла в голову мысль, от которой она перестала плакать. Со сладкой горечью она поняла, что, сколько бы ни сопротивлялась, она не может и не хочет отказываться от его ласк.
Элеонора проснулась на заре. Кругом — ни звука, ни дуновения ветерка, муслиновые занавески повисли на окне, как тряпки. За окном становилось все светлее, наступал очередной яркий день, однако в его тишине таилась какая-то угроза.
Все еще лежа в постели, она прислушалась. С улицы не доносилось ни звука — ни людских голосов, ни скрипов повозок, проезжающих мимо, весь дом был пронизан смертельной тишиной.
Повернувшись и осмотрев комнату, она обнаружила то, что и ожидала, — ни Гранта, ни его формы, а место, где он спал, даже остыло. Единственное, что сохранилось, — вмятина на подушке от его головы.