Шрифт:
Море обжигает трусов-1
Город пах морем. Не южными яблочными садами, не углем и навозом материковых муравейников, и не горячими пышками столиц. Этот город пах правильно – солью, смолой, рыбным рынком и тысячью грузов из дальних земель в порту. Именно так пахнет море и городское утро наполнялось им полностью.
Стреендам, родина мареманнов – северных моряков, воинов, купцов и разбойников, грелся в последнем тепле осени. Вытянутая глубокая бухта темнела мачтами, снастями и убранными парусами. У самого горла, входа в бухту, высились уже заметные башни со стенами
Голосили чайки, встречая карбасы, идущие с моря и везущие улов. На пристанях голосили не меньше, но уже люди. Торговцы, грузчики, моряки, шлюхи и вездесущие мальчишки, крутящиеся возле пришвартованных судов. Светлели деревянные части пирсов, уложенные летом и пока не успевшие потемнеть. Взад-вперед развозили и разносили грузы, пришедшие со всех уголков мира. Стреендам, живший в первую очередь торговлей, собирал последнюю жатву перед зимними штормами, когда корабли встанут спать у причальных стенок, в собственных огромных пакгаузах и доках.
Мачты, мачты, мачты…
Так-так, согласилась, стукнув два раза, трость. Не очень давняя подруга, без которой теперь не обойдешься, вела себя порой как человек. Ну, либо просто передавала настроение своего хозяина, сопевшего и смотрящего на его, Хорне, собственные мачты. Все, блоддеров хвост, пять мачт, известных как свои же пальцы левой руки. Четыре на ней и один, взаймы, на другой. Да, Хайнрих Хорне, кроме трости, к трем десяткам лет приобрел некий недостаток в собственном теле. Хорошо, что не в судах, так-так, вон они, «Марион» и «Дикий кот», вся крохотная эскадра Хорне. С них начал, ими, похоже и закончит. И…
Из-за спины донеслось:
– Думаю, шкипер, как вернемся – вставить нашему новому боцману.
Непонятная грусть удрала, лишь заслышав этот голос. Шкипер на корабле король и Бог, а старпом – его заместитель. И даже если внешне старпом ну никак не казался просоленным морским волком, то внутри таковым и являлся. Являлась.
А как ещё, если старпомом трехмачтового флейкка «Марион», родового судна Хорне, была самая настоящая мар-ши, морская альва, по имени Лисс? То-то же, что никак, мар-ши и есть мар-ши, рождены в соленой воде и вскормлены Морским королем, любящим своих старших детей больше прочих.
– Ленятся, псы, на палубе никого нет. – Хорне поморщился а трость, так-так, стукнула в брусчатку, соглашаясь. – Берег всегда ломант моряков, дай только им волю и понеслась лихая, не остановишь. Пороть их, чертей соленых, пороть!
Лисс не спорила, давно зная своего капитана и его привычки. Решил пороть кого-то прям с утра, так жди к вечеру громов с молниями всем, оказавшимся не там, где надо и не тогда, когда нужно. Потому молчала, явно надеясь сбить плохое настроение перед неожиданным деловым разговором, ждущим впереди.
Они стояли между зубцов форта Морской палаты. Город отсюда виделся как на ладони, но за такую-то красоту приходилось платить подъемом, а Хорне, последние пару лет опиравшемуся на трость, такие развлечения оборачивались круто… Потом. А пока он лишь злился, и без того злой от предстоящей беседы и приглашения, полученного через охранника главы Морской палаты – мар-ярла.
Раз отправили к Хорне головореза, что провел их черным ходом, выведшим на макушку башни, то разговор ждет сложный, а дело выпадет опасное. И не сказать, что Хорне опасался таких дел, нет. Северяне не опасаются драк, они относятся к ним как к нужной необходимости. Другое дело, что если мар-ярл вызывал, в самый конец навигации капитана самого быстрого и удачливого флейкка, ходившего под флагом Стреендама, то явно не просто потрепаться и потравить байки.
Десятину и налоги Хорне внес в казну города по приходу в порт. Людей не распустил, по старой традиции команды, вернувшись к осени, ждали пять последних судов до появления льда у Нордиге. И, если те не возвращались, отправлялись на поиски.
Но, все же, так поступали все шкиперы, не разрешая мареманнам полностью уходить на зимние квартиры и одобряя лишь пьянку, кувыркания в борделях и всякую мелочь. Если мар-ярл вызвал Хорне, то ждать впереди похода. И не сказать, что он радовал. Стар, наверное, начал становиться, хочется осенние ливни с зимней стужей переждать у очага.
Так-так-так… задумалась трость вместе с Хорне. Блоддеров хвост, стоит меньше пить, в голову лезет полная ерунда с чушью.
– Вас ожидают, – пробасили сзади, – и поскорее.
Лисс тронула Хорне за локоть и, шагнув первой, скрылась в темноте потайного хода.
Морской змей, серпент, разорвав вытянутой башкой волны, навис над судном. Купеческий пузатый хог, пять нанятых стариков с копьями, вот и вся защита. Выпуклый черный глаз зверя косил на них, готовясь нанести первый удар, скалил поблескивающие клыки. Лица моряков перекосило, и это неудивительно… От серпентов всегда разит гнилью.
Хайнрих Хорне, рассматривающий первую картину из пяти, заказанных хозяином Морской палаты, поморщился. Серпент оказался чересчур громадным, а моряки стояли больно уж карикатурно. Ох, уж эти художники, нанимаемые за большие деньги и ни разу не видевшие моря. Что может быть хуже, чем рассказ о кем-то или о чем-то, ни разу не виденное самим? То-то, что довольно многое намного неприятнее, но порой шкипера раздражали и такие вот глупости, как мазня, заказанная для приемной хозяином, Морским ярлом вольного города Стреендам. Чего-чего, а денег ему, мар-ярлу, хватало.
«Море обжигает трусов», гласила подпись… Хотя бы в поговорке не ошибся. Хотя понимают ее далеко не все. У нее есть конец: храбреца море обжигает также, только храбрец быстрее привыкает.
Гость мар-ярла, рассматривающий живопись и морщившийся, явно не понимал.
– Море не может обжечь… – Настоящий дворянин, представившийся как «сьер Ламон» капризно дернул щекой. – Обжигает молоко, чай, это мерзкое, с пленками, какао, а не мо…
Сьер Ламон, изящный, гибкий, весь в бархате и атласе, переливающийся сапфировой крошкой пухлых накладных плеч кафтана, смотрелся среди мореного дерева и натянутых флагов погибших судов странно. В Стреендаме моду диктовали моряки, а моряки предпочитали одеваться удобно и практично. И не выглядеть птицами-папагалами, яркими, умеющими даже повторять людские слова, но не становящиеся от этого умнее.