Порок
Шрифт:
– А вот и да! – перекривлял ее Макс и получил в ответ от маленькой занозы язык.
– Он наговаривает на меня, – переключилась на меня и растянула губки бантиком в очаровательной улыбке, возвращая себе маску ангела. – Он сейчас про безмозглую Полинку говорит, которая постоянно отбирала мои игрушки. Конечно я жмотила, но только чтобы к концу прогулки досчитаться всех своих кукол.
– Чай давай обещанный, – сунул руки в карманы трико и чуть не заржал в голос, глядя в эти честные округлившиеся глаза, оправдывающиеся передо мной.
– Иду, иду, – спохватилась и кинулась в кухню, как примерная хозяйка, размахивая ручками, словно птичка крыльями.
Стоило ребенку скрыться, как мы с Максом по команде согнулись и тихо заржали.
– Теперь ты понимаешь, что эту ненормальную невозможно заткнуть, если она того не хочет?
– Примерно начал догадываться, – искренне давился смехом.
Выпрямился и обвел взглядом светлый коридор новоприбывших соседей и уголок комнаты, где стояла темная, сверкающе-лакированная стенка с телевизором и большое объемное зеркало с деревянной витиеватой огранкой.
Удивленно присвистнул, сравнивая в уме свою невзрачную нору и хату жильцов.
– А че ты хотел? Родаки цеховики*(подпольный предприниматель в СССР). Да и отчим часто мотается за кордон, – привлек мой удивленный взгляд пацан. – Ну я думаю, ты не побежишь докладывать? Не сильно-то ты смахиваешь на терпилу, – безразлично передернул он плечами. – Хотя мне по большому счету плевать, – отмахнулся Макс. – Я – Кот. Котов. Будем знакомы, сосед, – вытянул он руку для рукопожатия.
– Будем. Я – Денис. Можно просто Туман, – изучающе вглядывался в него, отвечая ему на знакомство.
– Откуда ты? С пятого или третьего?
– Пятый.
– А ты тоже не славишься тишиной. На чем ты брынчишь все время? – скривился пацан.
– Угораешь? – меня всего перекосило. – Это мой недоразвитый брат-музыкант.
Макс загоготал в голос, призвав свою сумасшедшую сестричку.
– Максюша, что у вас там? Максюша?! У меня все готово! – прибежала к нам егоза, но на этот раз она не остановилась и влетела в меня, повиснув на моей ноге.
– Тише ты, убьешься, – инстинктивно сжал ее хрупкое плечико и невольно перешел к пшеничным мягким волосикам, накручивая кудряшку на палец.
– Пойдем, буду тебя угощать и чаем поить.
– Ну пошли, – беззаботно фыркнул.
– А как тебя звать?
– Денис, – стоило мне ей ответить, как она пару раз беззвучно повторила мое имя одними губами.
Ждал, когда она с меня слезет, но ребенок крепко обнимал мою ногу и со вскинутой головой любопытно с каким-то детским восхищением всматривался в меня.
– Липучка, отвали от него. Тебе только исполнилось пять лет, а ты уже начала маньячить, – Макс легонько дернул ее за волосы, но она не глядя на него отбилась рукой.
– Не мешай мне знакомиться с моим будущим мужем.
Ее брат обалдевши застыл, я поперхнулся и закашлялся, а девчонка скромно захихикала.
– Ой, я сболтнула вслух, да? – показательно прижала пальчики к губам и вновь вцепилась в мою штанину.
– Ладно, пойдем, Прищепка… – отчего-то сконфуженно буркнул и, схватив ее в свои руки, подбросил вверх.
1989 год. Основные действия.
– Туманов?! – пробасила классный руководитель, заставив своим голосом прийти в чувство и отогнать накатившее воспоминание.
Елена Дмитриевна распахнула передо мной дверь директора и довольно блеснула глазами, надеясь, что там во мне вызовут острый приступ совести.
Да только не было ее никогда и в помине. Ни чувств, ни совести, ни морали. Одним словом – мразь в людском обличье.
Проходя мимо учителя, рывком дернулся на нее, чем нехило испугал классуху. Подзатыльник придал мне больше скорости для того, чтобы залететь в карцер для бесполезных пыток.
Все одно и то же по кругу…
Глава 3
Денис. Основные действия. Конец 1989 года.
– Скоты! – бушевал подвыпивший батя за кухонным столом в кругу нашей семьи.
Я скучающе с безразличием всматривался в окно, отрешенно наблюдая за тем, как ночное зимнее небо орошало снегом город и шапкой окутывало ветви и стволы елей.
– Андрей… Что ж теперь? – испуганная матушка медленно осела на выдвинутую между отцом и Никитосом табуретку.
– Что-что, Надька? Обычным рядовым стану, – громко бахнул об стол стеклянной бутылкой водяры с красно-белой этикеткой, название которой гласило «Русская». – А полковника ВДВ больше не существует. Расформировали бригады, сократили и отправили, как это принято говорить, в отставку, но только для того, чтобы протолкнуть своего человечка. Короче, отправили на вольные хлеба. Как будто я до этого у них катался как сыр в масле. Мало того, что год назад – в восемьдесят восьмом – сняли гриф с секретной уголовно-правовой статистики, и каждый теперь может купить себе огнестрел, так еще и расформировали. Да что я говорю… Это еще не предел. И за армию скоро возьмутся… Тупоголовое стадо.
Сморгнул сгустившийся мрак в глазах и, зажмурившись, утомленно потер переносицу. Нутро жутко полыхало от изнуряющей агонии, отдавая разрядом иголок от затылка до копчика. Не из-за бати или несправедливости, а элементарно от вонючей жопы, из которой не можешь изо дня в день высунуть свою башку. Родился в дерьме и, похоже, подохну в нем же.
Откинулся на деревянную спинку стула, наталкиваясь на коренастого крупного мужика с военной выправкой и невыносимо-жестким характером. Высокий лоб, острые выделяющиеся скулы, прямой нос, тонкие губы, в которые уже нервозно заложена папироса, и от природы кучерявые смолянистые волосы, сбритые под единицу. У нас с ним что волосы, что цвета ореха глаза идентичны друг другу, и, казалось, на этом наше с ним сходство заканчивалось… Ну, может, еще тело, поскольку в свои почти пятнадцать лет я довольно рослый и крепкого телосложения. А в остальном – два абсолютно непохожих человека, совершенно по-разному смотрящих на этот мир и людей.
– Пускай катятся к едрене фене, – взбешенно пробормотал он, прикуривая спичинкой приму.
– Хорошо, что хоть успели переехать из общаги в квартиру, – потерянно прошептала мать. – Если бы не твоя работа…
Отец с запозданием глубоко втянулся и, вытащив папиросу, махнул целую рюмку водки, с горечью в глазах заливая ее в глотку. Занюхал черным хлебом и откусил соленый огурец, нападая на каждодневно-тошнотворные макароны.
– А что теперь будет с моей музыкалкой? – ожил Никитос, опасаясь очевидного.