Поросль
Шрифт:
Всё и так понятно.
Их дом напоминал перевалочный пункт – куча детей от мала до велика, все от разных отцов, что во время ссоры позволяло крикнуть с обидой: «Ты мне вообще никто, не брат и не сестра!»
Мама спала в большой комнате, куда никто не заходил, – раньше это было запрещено, теперь просто не хотелось. У матери застолья, пьянки. Друзья, противно ревущая музыка и пьяный хохот. Иногда Машке нравилось сидеть там, в уголке, глядеть на взрослых. На маму. Мама в такие моменты казалась почти незнакомой, другой, и Машка искоса рассматривала каждый жест, вслушивалась в каждый раскат её смеха.
Уходя,
Перед выходом она всё же заглянула в мамину комнату – приоткрыла дверь с закопчённым стеклом, сунулась носом в кислое облако. Смятая постель, рассыпанные ржавые чипсы, заваленный мусором стол: в вазочке портятся маринованные помидоры, вянет букет из листьев в мутном стакане… Это Машка принесла, ободрала клён у школы.
Мамы нет. И стоило надеяться?
А вдруг.
Улицу затопило солнечным светом – прохладным, с нотками закончившегося лета. У мусорных баков грузная дворничиха мела улицу, скребла ветками по асфальту, самодельной метлой разбавляла шёпот желтеющих деревьев. Машка на секунду разглядела в дворничихе маму, но сразу мотнула головой – мама ведь худая, мослатая, куда уж до неё этой бесформенной старухе?
Куцые прядки никак не хотели заправляться за уши – Машку стригла Аяна, а девочка потом стягивала резинкой жалкую причёску, заливаясь румянцем. Сейчас волосы чуть отросли – сальные и неопрятные, они кружились вокруг головы, и Машка приглаживала их, улыбаясь во весь рот.
Ей сегодня было удивительно хорошо: солнечное утро, Аяна задержалась с Петькой, а это значит, Машка пойдёт в школу одна. Как взрослая. Обычно они шли вдвоём или втроём – порой к Машке с Аяной присоединялась толстощёкая и некрасивая Лидка, ещё одна сестра, но сегодня она дома не ночевала.
Машка бросилась к школе, распинывая сочные жёлтые листья, устилающие асфальт. Девочке хотелось петь – и Машка запела, затянула прилипчивую песенку, закружилась, позволяя осеннему ветру подхватить полы застиранной розовой куртки и захлопать ими аплодируя.
Семья у Машки, как можно догадаться, большая – первой родилась Виктория, которую все звали именно Викторией и никак иначе. Она окончила школу, уехала зарабатывать деньги и жить красиво. Все остальные ей завидовали. Аяна, восточная красавица, как её раньше называла мама, осталась за старшую, и поэтому теперь могла безнаказанно всех ругать, бить и воспитывать. Машка Аяну побаивалась.
Следующим шёл Санёк – он казался среди всех белой вороной с взъерошенными волосами, водянистыми глазами и щербатой кривой улыбкой. Санёк был одной большой проблемой: он ходил к психиатру и отмечался в полиции, попадал в передряги и жил в обезьяннике. Санька никто не любил. Затем Лидка – Лидка как Лидка, с серыми тусклыми волосами, толстая и неприятная. Лидка часто плакала и мало разговаривала, предпочитала бродить по улицам в одиночестве. За Лидкой на свет появилась и сама Машка, весёлая и беззаботная, любящая и семью свою непутёвую, и весь мир: один только солнечный блик на нашивке с розами рождал в её душе огромный восторг.
Потом появился Илья – он болел с рождения. Машка не помнила точного диагноза, но знала, что Илья вечно лежит на диване, скрюченный и размахивающий изломанными конечностями. Порой Аяна укладывала брата в детскую коляску, откуда торчали его костлявые длинные ноги, и везла гулять, но такое настроение у сестры было редкостью. Последним стал Петька – до его рождения прошло много времени, и вся их разношёрстная семейка надеялась, что больше братиков и сестричек не предвидится. Но Петька родился – рыжий и капризный, он только и делал, что плакал, требуя внимания.
Мама не работала, и все они жили на детские пособия да на инвалидные Ильи. Папа остался далеко в Машкином детстве, он по пьянке зарезал друга, и его упекли в тюрьму. В первые годы мать ходила к отцу с тяжелыми пакетами, но потом забросила это дело, и папа превратился в воспоминание.
Думать о плохом не хотелось. Стоял сентябрь, в воздухе кружились невесомые, чуть золотые паутинки. Машка бежала в стоптанных кроссовках и пела, радуясь осени.
– Э! Ты чё там горланишь? – вылетели из-за угла хихикающие Машкины одноклассники. Она остановилась, сжав в руке дубовый листочек, сорванный с ветки.
– Пою, – с улыбкой призналась Машка.
– Нам спой чё-нибудь, – предложил Влад, самый толстый и нахальный из всего Машкиного пятого класса. – А мы послушаем!
И Машка запела – задрожал в воздухе некрасивый голосок, она глотала окончания и не дотягивала ноты, но всё равно пела, искренне и с удовольствием. Одноклассники заржали, как кони на водопое, и, отвернувшись, направились к школе.
Машка, не растеряв улыбки, побежала за ними.
В школе стояла духота, на пороге караулила вездесущая директриса, а в вазочке у охранников облетал букет из астр и бархатцев. Машка замечала каждую мелочь: остро пахнущих сигаретами старшеклассников и смешных первоклашек с гигантскими бантами и серьезными лицами. Сжимая в руках дубовый листочек, Машка весело промчалась мимо, крикнула:
– Здрасьте!
Директриса поджала губы, но поздоровалась.
Забившись в угол на втором этаже, Машка уселась на бетонный пол и достала из ранца отломанное зеркальце и помаду Аяны – бордовую, почти чёрную. Открутив колпачок, Машка долго смотрела на тюбик – всего минута отделяла лохматую Машку от красавицы Марии. На самом деле в свидетельстве о рождении её записали как Марусю, но всем привычнее было называть ее Машкой.
Да и сама она не возражала.
Прищурившись и зажав в дрожащей руке зеркальце, Машка густо обвела губы бордовым. От напора помада не выдержала – переломилась пополам, и толстый кусок шмякнулся на пол. Машка подобрала его дубовым листком, сунула в карман. А потом пристыженно втянула голову в плечи – ох, и влетит же ей от Аяны.
Но это будет потом. А сейчас – шикарные бордовые губы, винный оттенок, как называла его Аяна. Правда, левая половинка верхней губы вышла куда больше правой, но и это не беда – Машка стерла лишнее, и кожа тут же покраснела. Только хуже стало. Не растерявшись, Машка обломком добавила цвета правой и левой половине – губы налились багрянцем, огромные, как у моделей из рекламы.
Сидя под лестницей в косом луче света, Машка любовалась своими губами. Спрятав зеркальце и трупик помады в карман, она отряхнулась и направилась в класс, поражать и восхищать. Первым уроком у них история – второй этаж, направо и до конца.