Поросль
Шрифт:
И почему нельзя было сказать ей об этом раньше, до того, как…
К чёрту.
Перехватив братика одной рукой, Аяна сердито вытерла глаза ладонью. Хватит рыдать. Что-то от этого изменится?
На улице в футбол гоняли мальчишки – долговязый Санёк, едва услышав о трагедии, окаменел лицом и, схватив мячик, умотал гулять. Он носился молнией по двору и злобно визжал, когда чей-то пас улетал в «молоко».
Аяна в тот момент его почти ненавидела. Ей тоже так хотелось – бросить всё, забыть о мёртвой сестрёнке и пойти
А она сидит дома, качает крикливого Петьку и вытирает привычным движением мокрые щеки у Ильи. Запертая, словно в клетке. А Санёк носится там, пинает мяч, счастливый и беззаботный, будто ничего и не было.
Уложив Петьку на матрасик, Аяна накрыла брата одеялом, подоткнула, чтобы не тянуло сквозняком из деревянных окон.
– Последи за ним, – тихо сказала Аяна Лидке, которая тенью сидела в углу и нервно заштриховывала каракули. Карандаши со скрипом царапали бумагу, Лидка молчала, только дрожали её пышные щёки.
– Слышишь? – рыкнула Аяна.
– Слышу, – ещё тише ответила Лидка, отложила в сторону зелёный карандаш и взялась за фиолетовый, стиснула его так, будто хотела сломать. – Да что с ним-то будет…
– Присмотри, – повторила Аяна и проверила Илью.
Брат родился раньше срока; Аяна прекрасно помнила, как мама привезла его домой, тощего, смахивающего на скрюченную ветку, и оставила плакать на диване. С каждым днём своей невесёлой жизни Илья становился всё более странным, всё чаще кричал от боли. Детский церебральный паралич, задержка в развитии, умственная отсталость и целая стопка диагнозов в придачу, бумажек с синяками печатей.
Илья не мог даже подняться с кровати. Иногда мама принималась хлопотать над ним: меняла изгаженные пелёнки, разминала скрюченные стопы, гладила руки – сплошь кости, обтянутые кожей… Но потом наваждение проходило, и Илья оставался на диване в одиночестве.
Глаза его казались беспечными – порой Аяна даже радовалась, что он ничего не соображает, ему так проще. Но сегодня на Аяну глядели огромные черные зрачки. Илья выгибался, едва шевелясь, пытался ползти по дивану, а внутри его влажных глаз подрагивало страдание.
Может, что-то он понимает?
– Потом, Илюшка, – пробормотала Аяна одними губами, приглаживая его отросшие темные волосы. – Не сейчас.
И выскользнула из комнаты, плотно прикрыв за собой облезлую дверь. На миг пальцы задержались на дереве, почти погладили его, но Аяна вздрогнула и пошла на свет, едва пробивающийся из-под кухонной двери.
– Вы знаете, куда она пошла после школы? – вкрадчиво спрашивал мужской голос.
– Нет, – пьяно бормотала мать, и внутри Аяны расползалась чернота от этих искореженных звуков. Язык у матери сильно заплетался.
– Её позвали гулять, – вклинилась Аяна, заходя на кухню, и все лица повернулись к ней. Серые глаза мужчин обдали Аяну холодом, и она обхватила себя руками, растирая плечи. Мама, будто только этого и дожидаясь, опрокинула в себя стакан с прозрачной жидкостью и зажмурилась, поджала губы.
– Вы сестра? – спросил мужчина с синей папкой, исписывая бумаги почти без перерыва.
– Да. Спрашивайте, если надо. Я хочу помочь.
– Как вас зовут?
– Аяна.
– Так. Аяна Савкина… – он зашелестел бумагами, но Аяна оборвала:
– Нет. Я Аяна Мамедова. Это Машка – Савкина… Была.
И, наткнувшись на пристальный взгляд, объяснила:
– У нас разные отцы. Разные фамилии. У всех почти.
– Понятно. С кем девочка собиралась гулять? И где? Что-то говорила?
Аяна рассказала о последней встрече с сестрой – о дневнике с кровавой записью, о ярко-розовой курточке, о маленькой ссоре. Упомянула и про утро – как директриса отправила Машку смывать яркую помаду.
– Маруся казалась какой-то не такой, как прежде? – спросил мужчина, доверительно заглядывая Аяне в лицо. – Сильно расстроилась из-за двойки? Переживала из-за ссоры, из-за случая с директором?
– Да нет, – Аяна пожала плечами. – Двойки она всегда получала, про помаду сразу же забыла. Да и ругаю я их часто – мелкие они ещё, глупые… А мамка пьёт, ей некогда.
– Аяна! – рявкнула мать, приподнялась и снова рухнула на стул. – Что ты…
– Помолчи, пожалуйста, – скривившись, попросила та.
– Ты вообще понимаешь, с кем…
– Послушайте, – вмешался второй мужчина с полноватым лицом и сросшимися бровями. – У вас сегодня погибла дочь, а вы надрались до скотского состояния. Даже сказать ничего не можете. Сидите уж лучше и слушайте.
– Да как ты?! – задохнулась мать возмущением и ударила кулаком по столу. Зазвенели стаканы. – Как ты можешь?! Я одна всех детей воспитываю, я… Одна! Мне тяжело, да! Я имею право…
– Завелась, – выдохнула Аяна. – Я пойду. Вы только… Скажите, почему Машка… Маша под поезд попала. Что-то узнали?
– Да, – медленно произнес сероглазый, будто раздумывая, говорить ли ей. – Друзья сказали, что Маруся думала о самоубийстве, не хотела жить. И сама прыгнула под поезд.
– Нет! – рявкнула мать и зашлась ненатуральными пьяными слезами, подперев голову рукой.
– Не может такого быть, – сказала Аяна, стиснув кулаки. – Да Машка бы никогда… У нас немного поводов для радости, сами видите. Но Машка… Она самая весёлая: и букашек любила, и каждый цветочек. Она бы этого не сделала.
– Разберёмся, – пообещал сероглазый.
Аяна вышла из кухни, чувствуя, как мир кружит перед глазами. Все вокруг казалось ей тягучим сном. Остановившись на пороге детской, Аяна поняла, что не сможет открыть эту дверь, ощутить въевшийся в матрасы запах мочи, затхлость, одиночество…