Порождения ехиднины
Шрифт:
И пусть он решит, что я его дразню. Дарио уже решил.
Дымчатое с серебристыми переливами пластиковое забрало приподнимается. Если там, в подвале, оса и паук, то здесь - удав. Надвигается взглядом, и не только взглядом, заглатывает, переваривает. Скверное ощущение, но неопасное. Точнее, опасное в перспективе, но не сейчас.
– Вы без звука определили то, что полностью совпадает с компьютерным анализом звука, - медленно и четко выговаривает удав.
– Я слушал этот звук до вашего прибытия и после него, - осторожно пожимает плечами Деметрио.
– У нас есть общий знакомый, - напоминает удав. Не то Деметрио, не то самому себе.
– Да. У нас есть общий знакомый.
И этот общий знакомый и правда мог бы, послушав часок, как дышат люди в подвале, сказать, где они - и в каком состоянии. Возможно, даже обогнать компьютер. За счет срезанных углов и готовности рисковать, которой у машины нет, а у сеньора Эулалио - в избытке. Интересно, что Эулалио рассказал им про Деметрио, вернее, про Рикшу... вернее, про Амаргона? Во всяком случае, происходящее в этот рассказ вписывается - удав больше не смотрит на Деметрио. Объяснение найдено.
Деметрио тоже не смотрит больше на удава. Он - если уж так вышло, что видение можно назвать чем угодно, но не бредом, ибо какой же бред подтверждается программами?
– пытается понять суть и смысл того, что за окном.
Их там трое, в этой игре. Мальчик, который держит оборону, охраняет свою скорлупу от трещинок. Моро - на словах он требует другого ребенка, брата, но это только на словах. На самом деле ему надо расколоть скорлупу. Чтобы приготовить омлет, наверное. И зеркало, Тецкатлипока, или кто его там знает, что еще такое, которому не хватает малой мелочи, чтобы стать воронкой, пролиться, втянуть в себя и Моро, и мальчика. Зеркало дергает за ниточки, требует, давит - оса суетится, ковыряет лапками кокон, не получает ответа, злится, потому что зеркало вот-вот раздавит ее. Упадет и раздавит, а оса хочет жить и добраться до своего омлета.
Может, это просто человек, его безумие и мальчик?
– У нас очень мало времени, - говорит Деметрио. И поправляется: - Мне так кажется. Послушайте, я могу поговорить с вашим психологом?
Рауль де Сандовал, директор коррекционной школы для подростков при флорестийском филиале корпорации "Sforza С.В."
16 декабря 1886 года, Флореста, Терранова
Делать было нечего, дело было около полудня. Рауль тратил время с пользой - слегка влюблялся. Ему всегда нужно было чуть влюбиться в нового человека, чтобы принять его. Начать находить удовольствие в созерцании движений и звуках голоса, в выборе слов и чертах лица. С доктором Камински это было... слегка затруднительно. Женщину хотелось сначала разобрать, как детский конструктор, а потом собрать заново, правильно и аккуратно, отчистить детали от налета и шлаков, смазать все узлы, заменить болты со свернутой резьбой.
Или хотя бы уложить на стол и пройтись вдоль по спине руками.
Она очень старалась быть милой и светски-вежливой, и Рауль вспоминал семейные торжества, куда приглашали дальних родственников, и все вот так же старались вести малую светскую беседу. Нет, даже и не старались, просто отлично умели, а сборища 5-6 раз в год почитали связующей силой, образующей семью. Доктор Камински великолепно смотрелась бы на таком вечере - наша дальняя несколько экстравагантная родственница, переходящая грань приличий с таким изяществом, что это делает ее звездой приема. В глазах у нее стояла та же мертвая отчаянная скука, что и у большинства дальних родственниц на торжествах.
Потом коротко звякнул сигнал тревоги. Через тридцать секунд посреди кабинета возникла Ливия и оживила пульт. После этого влюбиться не составило бы труда, не чуть-чуть, а навсегда и вдребезги. Встал смерч - от морского дна до верхнего края неба. Тонны светло-синей воды. Звенящей, пластичной. С берега. Лучше - с гор. Издалека. Чтобы даже не примерять по себе, какая она тяжелая, эта вода.
Он засмотрелся. Но все-таки вспомнил, что Паула не ушла.
Женщина что-то говорит в гарнитуру, слушает, говорит... смотрит сразу на несколько экранов, потом резкими тычками в кнопки гасит все, кроме одного, слушает, кривится. Руки летают над клавиатурой. Бешеный, скрипучий треск мыши.
У Паулы совершенно серое лицо. Местный загар и ушедшая из-под кожи кровь. Прижать к себе, уместить под плечом, подсказать телом: я здесь.
Камински вскидывает бешеный взгляд.
– Господин директор... мне нужно, чтобы вы оценили звук.
– Наушник?
– Вы оба...
– непроизнесенное "болван" зависает в воздухе. Он ошибся. Доктор Камински - очень тактичная женщина.
Паула наклоняется вперед - и переключает канал на громкую связь.
Они слушают дыхание, сдавленный клекот, хрип, вопросы. Втягиваются в ритм.
– Я не понимаю...
– Паула, вжимается в него, кажется, не различая, где плечо, а где кресло.
– Я не понимаю, почему он отказывается звонить. Франческо в безопасности. Никто не дал бы ему выйти из здания - даже если бы он здесь был. Звонок бы засекли - и нашли Антонио. Я не понимаю.
– Вы мать, а я знаю Антонио только по досье, - Камински смотрит так, словно грозит обрушиться всей своей штормовой мощью.
– Соберитесь и думайте!
– Он мог бы так повести себя... если бы считал, что Франческо грозит настоящая опасность. Он очень привязан к братьям, но к среднему - особенно. И я бы подумала, что он может бояться за... Доктора Моро, если бы все это не происходило так долго.
Сейчас, когда Паула решает задачу, она может говорить. Оценивать вероятности. Делать выводы. Сейчас, если она и сопереживает, со-чувствует кому-то, то этот кто-то - доктор Камински, человек, делающий важную, нужную работу.
– Спасибо, - кивает Камински, отключает звук, закрывает глаза.
Сидит неподвижно, словно в медитации, дышит едва-едва. Минуты три-четыре, не меньше. Запускает руки в волосы, поверх дужки здоровенных наушников, тянет себя за пряди, словно пытается поднять в воздух.
Рауль чувствует гулкий, объемный, слишком быстрый пульс в собственной груди. Справа. Не его сердце, но два комплекта ребер так притиснуты друг к другу, что чужое сердцебиение ощущается как свое. Паула молчит. Никаких лишних вопросов, губы сжаты до синевы.
Компьютер взрывается коротким тонким писком, Камински открывает глаза, смотрит в монитор.
– Кажется, это он. Семьдесят из ста.
– На противоположной стене вспыхивает проектор.
Эмблема Винландского бюро расследований. Альбийский текст, несколько ярких снимков, бытовых и официальных. По фото веселого длиннолицего человека в рубашке и шортах, окруженного детьми, по его же фото на правах, по очень удачному, но любительскому портрету бегают цветные линии сканирующей программы. Потом изображения сплющиваются, рядом возникает фоторобот.