Порождения ехиднины
Шрифт:
И это еще все цветочки, потому что ягодки отзовутся у Максима лет через тридцать, если он, конечно, столько проживет при его-то... и у дяди Франческо. И у мамы. Очень неприятно об этом думать, но нужно. Чтобы не забыть в следующий раз.
Но пока что - хорошо, что есть кому не забывать.
– И еще раз - спасибо.
Двери смыкаются за ним без всякого волшебства - электроника.
Сидеть в храме католикам дозволяется, впрочем, и вильгельмианам тоже. Сидеть на подоконнике под витражным окном в трех метрах от земли - пожалуй что хулиганство. Сидеть на подоконнике, которого, в сущности, нет и никогда не было - особо злостное хулиганство, нарушение не только обычаев и архитектурной гармонии, но и законов природы. Тем не менее, на нем сидят - и не абы как, а с удовольствием, небрежно развалясь и растекшись, словно по скамейке в полуденную жару, два... невоспитанных туриста? привидения? видения, навеянных марсельским августовским солнцем. Погодите-ка, да снаружи вовсе не август, а начало февраля, вон, малолетний правонарушитель идет себе по площади, натягивая на голову капюшон, а его теплолюбивым неженкой никак не назовешь.
– Не кажется ли вам, коллега...
– насмешливо тянет один, и пародийный тон выдает в нем любителя изредка подглядывать за людьми, смотрящими телевизор, а особенно - телесериалы.
– Так вот, не кажется ли вам, коллега, что этот молодой человек сделал надлежащие выводы?
– Хлипкая нынче пошла молодежь, - соглашается второй тоном пенсионера на скамеечке в парке.
– Чуть-чуть стукнули, и уже надлежащие выводы. Никакого удовольствия.
– Да, чтобы его отец вообще соизволил заинтересоваться ситуацией, пришлось приложить на порядок больше усилий.
– Очень шумный человек, - морщится первый.
– Ну, знаете ли, друг мой, я тоже никогда не был тихим, да и у вас, извините, в глазу бревно, простите, что указываю на этот досадный факт, - разводит руками второй.
– Мое бревно снаружи, - поправляет его обитатель здания.
– И шумел я снаружи. А у него неприличный совершенно гвалт внутри.
– Зато этот его королевский совет быстро согласился, что действительно надо что-то делать, - напоминает гость храма.
– Нужно. И сейчас. Потому что идею мальчик не бросит, - говорит черноволосый, и нет у него никакой шпаги, давно уже нет.
– Хороший, упорный мальчик, - щурится блондин, у которого, напротив, оружие при себе, как всегда.
– А что, собственно, об этой его идее думают наверху?
– Как обычно, - пожимает плечами хозяин города.
– Если своими силами и без людоедства, то попутного ветра.
– Быть посему, - кивает хранитель части света.
– Люди есть люди...
Мальчик, ставший причиной и свидетелем чуда, еще не знает, что он не бросит идею. Пока что его мысли заняты куда более простыми, насущными вещами. Ему очень хочется улететь за океан, в далекую теплую страну. Ему очень не хочется надолго расставаться с родителями и братьями. Ему хочется быть поближе к дяде и новым знакомым. Ему жаль бросать родной город и приятелей. Он не представляет, что из своих сокровищ - книг и картинок, камешков и календариков, - взять, а что оставить, и на что ему хватит полок и ящиков в новом месте, а что лучше оставить до своего возвращения.
Но когда-нибудь он все вспомнит. Потому что люди есть люди, и стремиться вверх для них так же естественно, как для солнца - светить, а для двух хулиганов в храме - сидеть прямо на выдуманном подоконнике.
Ибо что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем. Но очень много интересного.