Порт-Артур — Токио
Шрифт:
Морской сборник, № 6 за 1920 г., № 1 за 1921 г.
Мне пришлось идти в средний отсек, к поврежденному взрывом перепускному клапану, из которого выбило нашу забивку, сделанную в начале боя, и оттуда хлестала вода, тугой струей дюймов 10–12 диаметра. Это случилось оттого, что увеличилось давление воды, из-за дифферента корабля на нос, причиненного затопленным носовым отделением. Около клапана пришлось повозиться, так как напор воды был силен и все, чем мы хотели заткнуть
К месту нашей работы пришел старший офицер, кавторанг Ивков. Георгий Авенирович внешне казался совершенно спокойным. Я ему возбужденным голосом доложил, что трудно заделывать эту течь, на что он, смотря на нашу работу, сказал: «что же поделать, все же нужно попытаться», после чего быстро поднялся наверх. В конце концов, нам удалось забить клапан, сделанным здесь же на месте обрубком бревна, обмотанным рубашкой, и поступление воды сразу уменьшилось.
Поднявшись на палубу, я увидел, что не желая служить мишенью, наш «Сисой» сделал коордонат вправо, покинул строй и уменьшил ход. Возможно, именно благодаря тому, что мы теперь шли тише, напор воды спал, мы и достигли успеха в своем сражении с исковерканным клапаном. Вскоре «Севастополь», тоже изрядно избитый, почти догнал нас по левому борту, в расстоянии 1/2 кабельтова, причем на верхней палубе его стояло много народу; видны были офицеры, и вдруг все они замахали фуражками и закричали громкое «ура».
Такое же «ура» полетело и с нашего броненосца, на юте которого собралось около 150-и человек. Я, поддавшись общему чувству, не разбирая, сам кричал «ура», не зная причины общих криков неожиданного торжества. Собственно, как потом оказалось, особенной разумной причины и не было; просто на «Севастополе», увидя «Сисой» в клубах дыма и пламени, и несколько офицеров, стоящих вместе, замахали приветственно фуражками, заметя на 12" башне лейтенанта Залеского, спокойно сидящего наполовину вне башни. Команда «Севастополя», увидя это, вероятно, поняла по-своему, и кто-то крикнул «ура», которое мигом было подхвачено обоими кораблями. В общем, это «ура» пришлось весьма нам кстати, так как сильно подбодрило команду, среди которой еще царило уныние после поразившего нас известия о ранении адмирала Чухнина, переданного со «Святителей» семафором.
Только после боя узнали мы, что наш «Сисой» оказался причастным к этому несчастью. Когда адмиралу доложили, что наш броненосец подбит, садится носом и вот-вот всего выйдет из строя, он сам захотел нас увидеть. Но пожар и дым с ростр «Святителей» затрудняли видимость, и Григорий Павлович вышел далеко на крыло мостика. Где в ту же секунду и был сражен двумя осколками снаряда, лопнувшего на броне носовой башни. Оба они угодили ему в живот. Несмотря на страшные муки, адмирал наш оставался в сознании еще минут десять, запретив сносить себя вниз, а потом приказал передать командование контр-адмиралу Рудневу и впал в забытье. Через два часа его не стало…
На юте я пробыл, вероятно, минут 20. Сначала было стоять ничего себе, так как все мы старались держаться за башней; затем бой удалился, и осколки перестали долетать. Хотя нужно было проверить, как обстоят дела с поступлением воды в средний отсек, я не ушел с юта, чтобы не дать команде бросить шланги и разбежаться. Однако я и сам чувствовал себя сильно не по себе; нервно тянул папиросу за папиросой, переминался с ноги на ногу и, наконец пожар стал быстро утихать, и я подрал вниз, так как получил приказание запустить турбины, для откачивания воды из носового отсека.
В это же время на баке старались под руководством старшего офицера завести пластырь на пробоины в носовом отделении, опустившиеся ниже уровня воды от сильного дифферента. Пластырь мало помогал, так как ему мешали шест противоминных сетей и само сетевое заграждение. Сначала я пустил две турбины, но вскоре трюмный механик просил пустить третью и четвертую. Пришлось это сделать, несмотря на то, что динамо-машины оказались сильно перегруженными. Надеясь больше всего на кормовую динамо-машину, поставленную перед нашим уходом в плавание Балтайским заводом, на котором она раньше работала на электрической станции. Я наиболее перегрузил ее — вместо 640-а ампер на 1100, а остальные 3 вместо 320-и — на 400. С этого момента почти до самого окончания боя, я находился при турбинах и динамо-машинах, переходя от одной к другой и наблюдая их работу. Работали они отлично, без всякого нагревания до следующего дня. И тем нас, безусловно, спасли.
Ходя по палубам, я забежал на минуту в свою каюту за папиросами, которых, увы, не нашел, так как от моей каюты и соседней с нею остались одни ошметки и громадная дыра в борту. Чувствуя все-таки желание курить, я забежал в каюту командира, где бесцеремонно и набил свой портсигар. Его каюта была цела, но адмиральский салон был исковеркан: стол разбит, в левом борту дыра такая, что тройка влезет; 47-мм орудие этого борта лежало у стенки правого, вместе с двумя бесформенными трупами комендоров, из которых один представлял из себя почти скелет, а другой был разрезан пополам.
Временами сверху приходили различные и противоречивые известия, так как бой сместился, наш отряд в нем участия не принимал, и ничего было не видно толком. Похоже около того времени прибилась к нам подбитая в корму и изрядно осевшая в воду «Победа», она не могла угнаться за двумя другими «пересветами», которые быстро от нас отрывались…
Внизу было неважно: носовой отсек на батарейной палубе был залит до главной носовой переборки, которая пучилась и пропускала в швах; носовые погреба на метр залились водой, но оттуда ее успевали откачивать. Переборку укрепляли, чем могли, ставя подпоры. Вода текла уже по жилой палубе, просачиваясь через переборку. Трюмный, гидравлический и минный механики и старший офицер старались укреплять ее: тащили еще бревна, плотники здесь же делали клинья, шла спешная и лихорадочная работа.
Пожар батареи через час полтора после начала прекратился совершенно. Вероятно сам по себе, так как больше было нечему уже гореть. На палубе валялись выгоревшие патроны и пустые гильзы, стенки и борта были черны; на них и с подволока свисали в виде каких-то обрывков проволок обгоревшие провода. Шестидюймовые пушки совершенно черные угрюмо молчали, и около них хлопотали обгоревший плутонговый командир лейтенант Буш и мичман Блинов с несколькими комендорами. Семена Федоровича явно лихорадило, поскольку ожоги у него на лице, шее и руках были весьма обширны, однако никакие уговоры уйти вниз не действовали. Противоожеговую мазь и бинты наложили ему тут же, сами комендоры. Благо индивидуальные пакеты и аптечки были под рукой — опыт «Рюрика» у Кадзимы был учтен. Но выглядел он сейчас в белой чалме и с бинтами на руках весьма импозантно.
Артиллерийские офицеры и их подчиненные старались силой расходить ручные подъемные и поворотные механизмы, что пока им не удавалось, так как медные погоны от жары покоробились и местами оплавились. От сильного напряжения в течение нескольких часов я приобвык и стал мало чувствителен к окружающей обстановке, так что несколько обгоревших до костей трупов в батарее не производили почти никакого впечатления, и я спокойно спотыкался и наступал на них. Затем я опять вернулся вниз к своим турбинам и динамо-машинам.