Портрет Алтовити
Шрифт:
– Господи, – вздохнула Ева. – Какое уж тут – «слава Богу»!
– А такое! – перебил он и дрожащей рукой поставил обратно на блюдечко недонесенную до рта чашку. – И, вы знаете, дорогая, это так и должно быть. А будет еще труднее. Я кожей чувствую. Сколько же Богу терпеть нас, людишек несчастных, вы не знаете?
– Вы что, религиозный человек?
– Ха-ха-ха! – вдруг рассмеялся он густым, рассыпчатым смехом. – А убеждали меня в чем? Мы, говорит, англосаксы, по душам не разговариваем! Ну, чья взяла? Где тут у нас англосаксы?
Она исподлобья взглянула на него.
– Да ведь это вы мне рассказываете про себя, я помалкиваю.
– Да
Он вдруг прикрыл глаза задрожавшими веками.
«Сейчас заснет, – испугалась она. – What shall I do? [20] »
– Арсений! Возьмите у меня, пожалуйста, денег на такси. И поезжайте домой.
– А вы представляете себе мой дом? – спросил он с закрытыми глазами. – Не представляете, да? Ну, так я вам опишу. Дома у меня, собственно, нет, потому что, когда мы с женой уезжали, я мамину квартиру, естественно, продал и столь же естественно пропил все деньги. Ну, кое-что на отъезд пошло. А потом, когда я развелся и поехал сюда, в Москву, за Диночкой, жить мне было, как вы догадываетесь, негде. Но остались друзья. Которые меня – дай им Бог здоровья – держат за большого скульптора. Может, они, кстати, и правы, вы брови-то не задирайте, вы же моих работ не видели. Ну, и выхлопотали мне подвал. Почти не отапливаемый. Под мастерскую. Где я и живу, и работаю. Зимой с рефлектором, чтобы не подохнуть, а летом с вентилятором. По той же причине.
20
Что я буду делать? (англ.)
– Много работаете?
– Приходите – покажу. Гоголя своего покажу, хотите? Я недавно Гоголя слепил, молоденького и очень старенького одновременно. По-моему, ничего получилось. Ребятам нравится. Правда, приходите. Вы к нам надолго?
– Не знаю еще, – смутилась она. – Это не от меня зависит.
– От таких красавиц ничего никогда не зависит. Тут вы меня не проведете.
Он тяжело поднялся с места. Она достала было кошелек, но он нахмурился и покачал головой.
– Не возьму, все равно ведь пропью. Начну таксисту отсчитывать и – как шарахнет: это же сколько бутылок получается?! Шиш тебе с маслом, а не деньги! Так и преступление можно совершить. Что вы думаете? Проще простого, за бутыль-то! Поеду на общественном транспорте. Премного вам благодарен, дорогая, берегите свой образ, дивный, незабвенный.
Второго января, за день до того, как доктора Груберта должны были выписать, Николь вдруг позвонили из Бостона. Хриплый женский голос сообщил, что миссис Линда Салливан находится в тяжелом критическом состоянии. Автомобильная катастрофа. Когда произошло? Вчера утром. Почему же не позвонили сразу? Звонили, ни один из ваших телефонов не отвечал. Что с ней? Множественные переломы, травма головы, ушибы. Но она жива, она будет жить? Да, мы надеемся, но у нее, к несчастью, больное сердце. Она в клинике «Бригам энд Вимэн», звонят оттуда.
– Майкл! – закричала Николь, уронив трубку. – Мать попала в автомобильную катастрофу!
Он почему-то не удивился.
– Кто это звонил?
– Из больницы.
– Ты уверена? – странно спросил он.
– Конечно! О чем ты?
– Тогда поезжай.
– А ты? – робко спросила
– Я не могу, – поколебавшись, сказал он, – нельзя же бросить отца в таком состоянии.
Все оборвалось у нее внутри. Он не может – значит, она поедет одна, вернее, полетит. Николь ужаснулась своей бесчувственности. Мать попала в автомобильную аварию, а она думает только о том, как ей оторваться от Майкла! Мать, может быть, при смерти, а она еще думает!
В самолете у нее сильно разболелась голова, во рту все время пересыхало.
Николь видела перед собой лицо матери, но не то истерическое, ярко накрашенное, все еще красивое лицо с тяжелыми черными глазами, к которому она привыкла, а то – молодое, с широким, во всю щеку румянцем, смеющееся, – каким оно было до него.
До того, как она вышла замуж за Джека Салливана.
Сразу после свадьбы Линда, которая смеялась, подбрасывала маленькую Николь в воздух и потом ловила, эта Линда словно бы умерла. Когда и как она умерла, Николь не знала.
Вместо нее появилась крикливая незнакомая женщина. Она тут же возненавидела своего мужа, который был добр и слаб. Никого не стесняясь, эта женщина постоянно говорила о том, что добрый, слабый, с горячими, всегда слегка влажными руками Салливан – настоящий дьявол, и жить с ним – пытка.
Наконец он умер, покончил с собой.
А может быть, только этого мать и добивалась?
Николь старалась не заводить себя, не думать, не помнить.
Как бы то ни было, сейчас она летела в Бостон, чтобы увидеть попавшую в автомобильную катастрофу Линду Салливан, двадцать два года тому назад подарившую ей жизнь.
В справочной клиники немолодая, с лиловатыми волосами женщина долго искала имя в компьютере и в конце концов сказала, что это, должно быть, ошибка. Никакой Линды Салливан у них не было.
– Вас кто-то дезинформировал, мисс.
Вне себя от негодования – и все же волнуясь – Николь схватила такси и подкатила к материнскому дому. Дом выглядел мирно. Три больших окна, выходящие на улицу, ровно светились. В угловом окне вспыхивала и переливалась новогодняя елка. На елке висели толстые ангелы с прозрачными, как у стрекоз, крыльями. Николь изо всех сил застучала в дверь.
Ей открыла мать – здоровая и невредимая – только еще больше, чем всегда, накрашенная, с сигаретой в руке. Она не произнесла ни слова и сразу же отступила в сторону, а на ее месте вырос огромный, аккуратно причесанный, элегантно одетый Пол Роджерс.
– Нет! Не смей! – отпрянув, закричала Николь, сама не отдавая себе отчета в том, что она кричит. – Отпусти меня!
Роджерс быстро втолкнул ее в дом и запер дверь. Николь бросила сумку, размахнулась и ударила его по щеке. Он успел увернуться, и удар пришелся криво, по уху. Ухо запылало. Роджерс засмеялся и вдруг подхватил ее на руки.
Николь начала вырываться.
– О, я не могу этого видеть! – басом прорыдала Линда. – Пол, вы же мне обещали! Мы же хотели только поговорить…
Не отвечая, он бросился вверх по лестнице.
– Мама! – крикнула Николь. – Вызови полицию!
Мать внизу зарыдала еще громче, потом хлопнула входная дверь, и Николь догадалась, что мать ушла. Роджерс бросил ее на кровать и сам застыл над ней, тяжело, с хрипом дыша. Галстук его сбился в сторону, но лицо было неподвижным, как маска, и казалось загримированным.