Портрет художника в щенячестве
Шрифт:
— Положите руку, вот сюда. — Он повернулся и похлопал себя по заду.
Бармен присвистнул, оторвался от пива и смотрел, как молодой человек щупает у пьяного штаны на заду.
— Ну, чего ущупали?
— Ничего.
— Вот именно что ничего. Ничего. Ничего вы и не ущупаете.
— Да как же вы сидите? — ахнул бармен.
— На том и сижу, что доктор оставил, — сказал пьяный сердито. — Задница у меня была не хуже вашей. Работал в Даули под землей, и случился со мной конец света. И сколько, думаете, мне за мою пропащую задницу отслюнили? Четыре шиллинга три пенса. Два шиллинга полтора пенса за дольку. Дешевле
Девушка из Виктория-гарденс вошла в бар с двумя подружками: одна светлая, совсем молоденькая, почти такая же красивая, как она, а другая средних лет, одетая под девочку. Все три сели за столик. Его любимая девушка заказала три портвейна и три джина.
— Правда, погода исключительная? — сказала средних лет.
Бармен сказал:
— Небо как шелк. — Без конца улыбаясь и кланяясь, он расставлял перед ними напитки. — А я уж думал, мои принцессы куда почище подались, — сказал он.
— Где уж почище-то без тебя, красавчик, — сказала молоденькая.
— Чем тут не «Ритц», не «Савой»? Один гарсон чего стоит, а? — сказала девушка из Виктория-гарденс и послала ему воздушный поцелуй.
Молодой человек у окна, ошарашенный её явлением в темнеющей комнате, принял поцелуй на свой счет и залился краской. Его подмывало броситься прочь отсюда, через чудотворящий парк, к себе, зарыться головой в подушку и ночь напролет лежать и трястись одетым, удерживая этот голос в ушах и эти зеленые глаза под своими зажатыми веками. Но только больной, недоразвитый мальчик убежал бы от собственного счастья, плюхнулся в навидавшуюся срама постель и рыдал бы, уткнувшись в пухлую грудь мокрой подушки. Он вспомнил свой возраст, свои стихи и не сдвинулся с места.
— Огромное спасибо, Лу, — сказал бармен.
Значит, её имя Лу, Луиз, Луиза. Уж не испанка ли она, или француженка, или цыганка? Но он мог назвать улицу, откуда происходил этот голос; и он определил, где живут её подружки по хромоте, по припаданию гласных; и ту, что постарше, звали миссис Эмералд Франклин, и ежевечерне она наблюдалась в «Арфе Сиона», потягивала портвейн, осматривалась, поглядывала на часы.
— Мы на пляже слушали Мэтьюза — насчет геенны. Долой то, долой се, а сам, бывало, до завтрака назюзюкивался, — сказала миссис Франклин. — Это ж нахальство какое надо иметь!
— А сам все глазами ест девок, да я уж скорей нашему Рамону Наварро за стойкой поверю, — сказала молоденькая.
— Тэк-с! Я получил повышение! Совсем недавно я был Чарли Чейз, — сказал бармен.
Миссис Франклин, не снимая перчаток, подняла пустую рюмку и тряхнула, как колокольчик.
— Все мужчины крокодилы, — сказала она, — и нас, бедных девушек, обманывают.
— Мистер Франклин в первую очередь, — сказал бармен.
— Но кое-что, между прочим, он верно говорил, — сказала миссис Франклин. — Если таскаешься по пляжу после отбоя — пеняй на себя. Это ж Содом и Гоморра!
Молоденькая расхохоталась:
— Послушайте эту Савонаролу! А кого, интересно, я видела в среду возле музея с черномазым?
— Он индус, — сказала миссис Франклин. — И кстати, из университета. Все люди братья, независимо от цвета кожи, но негритянской крови у нас в роду пока ещё не было.
— Ох ты Господи! — сказала Лу. — Ну хватит вам, девочки. Сегодня у меня день рождения. Праздник. Будем петь-веселиться. Мяу-мяу! Поцелуйтесь! Эмералд, Марджори!
Пьяный отвесил глубокий, рискованный поклон, поднял шляпу, споткнулся о камин, но полная кружка у него в руке была незыблема, как скала.
— За самую красивую девушку в Кармартене!
— Тут у нас Гламорган, дед, — сказала Лу. — Вы, кажется, не в ладах с географией. Ой, посмотрите, какой вальс отмачивает! Стаканы! Ой! Сейчас все раскокает! А если побыстрей?.. Чарльстончик нам, пожалуйста!
Пьяный танцевал, высоко держа кружку, пока не рухнул, не пролив притом ни единой капли. Он лежал у ног Луизы на пыльном полу и преданно, блаженно ей улыбался.
— Упал, — говорил он. — А бывало, пока у меня кое-что ещё было, как черт отплясывал.
— Он зада лишился, когда ангел вострубил, — пояснил бармен.
— Когда же это он зада лишился? — уточняла миссис Франклин.
— Когда Гавриил вострубил в Даули.
— Наивностью моей хотите воспользоваться?
— И рад бы, миссис Эмералд. Эй, ты, сдвинься-ка с блевотины!
Пьяный вертел спиной, изображая вилянье хвостом, и рычал у ног Лу.
— Кладите голову ко мне на колени. Устраивайтесь поуютней. Пусть он тут полежит, — сказала она.
Он моментально уснул.
— Меня присутствие разной пьяни не устраивает.
— Тогда сам иди — знаешь куда.
— Жесто-окая миссис Франклин.
— Ладно, лучше делом займись. Вон молодого человека в углу обслужи, у него аж язык на плечо.
— Жесто-окая!
Когда миссис Франклин обратила внимание бармена на молодого человека, Лу, близоруко щурясь, окинула взглядом комнату и увидела, как он сидит против света у окна.
— Мне бы очки, — сказала она.
— Ничего, перебьешься, до утра забудешь про очки.
— Нет, честно, Марджори, я же понятия не имела, что тут кто-то есть. Вы уж извините меня, вы, в углу.
Бармен включил свет.
— Да будет lux in tenebris[28].
— О! — сказала Лу.
Молодой человек боялся шелохнуться — разбить этот длинный луч её взгляда, эти чары, осенившие их одним сияющим лучом, спугнуть её молчание. И он не стал скрывать любовь в своем взгляде, потому что ей ничего не стоило её разглядеть, как ей ничего не стоило перевернуть у него в груди сердце и заставить бухать, перекрывая и бойкие голоса подружек, и дребезг стаканов, которые бармен блистал, не упуская ничего, и уютный храп пьяного. «Меня ничто не может задеть. Пусть себе усмехается этот бармен. Хихикайте себе в рюмочку, миссис Франклин. Я всем расскажу, ничего не тая, да, я как дурак пялюсь на Лу, да, она моя любимая, она моя радость. Любовь! Любовь! Нет, она не дама из общества, у неё простецкие нотки в голосе, и пьет она как сапожник. Но — Лу, я твой, ты моя, Лу. Довольно рассуждать о её безмятежности и тщиться уложить эту прелесть в тесное русло слов. Она моя — и все». Уверенно, не стыдясь, он ей улыбнулся. И хоть он ко всему был готов, от её ответной улыбки у него опять затряслись, как тогда в саду, пальцы, его бросило в жар и оборвалось и покатилось сердце.