Портрет художника в старости
Шрифт:
В порыве воодушевления Порху вспомнил совет насчет плотской любви, который лорд Честерфилд дал своему сыну (кстати, оба могут появиться у него в качестве персонажей): наслаждение мимолетно, поза смешна, расходы непомерны. Он поспешил записать изречение на одной из своих больших — три дюйма на пять — карточек, чтобы не забыть его использовать. Порху продолжал думать над тем, как готовился Мальборо (или Веллингтон) к визиту к своей (или их?) возлюбленной. Этикет требовал чопорности в одежде, учтивости в манерах, изящества в речи, но необузданная животная страсть торопила их сложить скотинку о двух спинках, что, собственно, и было целью их свидания и соединения, и ломала правила галантерейного обхождения. Прекрасно, что вспомнилась шекспировская скотинка о двух спинках, используем и Шекспира, лихорадочно соображал Порху, хотя герцогиня говорила, что даже слышать о чтении не хочет. Он держал в голове массу полезных и бесполезных сведений и в любой момент был готов пустить каждое в дело. Но различие между этикетом и эросом начало его беспокоить — так же, как различие между тем, чего он не знал, и тем, что знал или мог легко вообразить. Порху не знал названий предметов туалета тех времен, названий блюд и напитков, мебели наконец. Ему было достоверно известно, что брыжи — это не бриджи, буф не пуф и козетка не клозет. На том его познания едва ли не кончались, а перспектива лазить по справочникам и словарям не улыбалась. Он попытался представить себе разговор между возлюбленными в те упоительные минуты.
— Милорд, вы зажали мне бюст, трудно дышать. Не будет ли вашей милости угодно подвинуться на мне повыше?
— Слушаю и повинуюсь, миледи! Могу ли я просить вас сделать мне честь почесать нижнюю часть моей спины своими прелестными пальчиками, а то они совершенно без пользы пребывают?
Стоп! Этот оборот — «нижняя часть спины» — был как красный свет. Он поломал и переменил все его планы. Даже ради спасения жизни он не засел бы за книгу, в которой вместо старого доброго слова «задница» надо писать это неудобоваримое выражение или другой дурацкий эвфемизм.
В приподнятом настроении от заметного прогресса Порху подошел к окончательному и бесповоротному решению вернуться к секс-книге, может быть, больше, чем полупорнографической, той, где события преломляются в сознании современной американки, но рассказ ведет мужчина, вероятно, мужчина вроде него самого, пытающегося писать секс-книгу, где события преломляются в сознании женщины, что он, в сущности, и делает. Но тут нежданно-негаданно возникло новое препятствие. Может быть, первый раз в жизни Порху сообразил, что о современных женщинах он знает ненамного больше, чем о герцогине Мальборо, то есть мало, и еще меньше об их сексуальности, если они обладают такой штукой, хотя твердо знал, что большинство обладает. Они тоже предаются эротическим фантазиям, тоже испытывают влечение, особенно в молодости — это бесспорно. Но что они при этом думают? И какими словами? Его колкий вопрос, заданный Полли, о том, как женщины присаживаются помочиться, становится предметом первостепенной важности. Он знал, как приятно держать в ладони женскую грудь, но какие ощущения возникают у женщины в грудях, когда она одна, когда раздевается, когда поворачивается во сне? Или когда бежит трусцой? Он должен все это узнать. Спросить у Полли? Нет, она застесняется, да и ему будет не по себе. Нормальные, обыкновенные женщины — они говорят друг с другом о сексе, как это делают мужчины? Молодые девушки наверняка говорят, причем открыто, без утайки, такого раньше не было. Он сам знавал девиц, которые говорили об этом с ним и с подружками в его присутствии, пока постепенно не переходили в следующий класс жизни, в замужество, а после и в зрелость, когда он терял с ними связь.
Порху спрашивал себя: думают ли женщины об интимной близости так же часто, как думает он? То есть каждый день, по разному поводу, с мысленными картинками? Вряд ли. Он сомневался и в том, что другие мужчины думают об этом так же часто, как он.
Сравнительно молодые мамаши начинают водить своих дочек-тинейджеров на осмотр к гинекологу еще до того, как те окончат среднюю школу. О чем говорят эти девочки, чем хвастаются в раздевалках, в душевых, в спальнях? Порху догадывался, но ему нужна была уверенность. Он не без основания предполагал, что они говорят о сексе побольше и почище мужчин. Нравится ли женщинам большой пенис? Наверное. Наверняка! Должен нравиться, если уж они идут на интим.
Порху вспомнилась девушка-южанка, с которой он встречался между первой и второй женитьбами. Однажды утром звонит он ей и в изумлении слышит радостное восклицание: «Господи, до чего хорош денек, правда? Всех бы мужиков на свете перетрахала!» Кажется, это был первый случай, когда он услышал это словцо из женских уст, и уж определенно первый раз, когда женщина употребила глагол в действительном, а не страдательном залоге. Потом, уже в постели, ему пришла в голову забавная мысль, что она в своем воображении проделывала с ним, именитым писателем, то же самое, что он проделывал с ней, раскованной фотомоделью. Очевидно, то было еще одно свидетельство крепнущего равенства полов, и он не был уверен, что это ему по душе.
Поразмыслив, Порху принялся составлять перечень вопросов, касающихся сексуальных переживаний у женщин, — начиная с порога половой зрелости и кончая климаксом и дальше. Перечень получился порядочный. Он набрал его на компьютере, перечитал и быстро, с виноватым чувством стер, не оставив ни одной строчки. На экране вопросник читался как блудливо-патологическое откровение последнего извращенца. Может быть, он и есть извращенец, только не осознает этого? Порху вспомнил, что во Флориде живет его старая приятельница, с которой он мог говорить откровенно, выясняя интересующие его вещи. Правда, они не виделись лет пятнадцать, но это не беда. Чтобы узнать номер ее телефона, он позвонил знакомой в Нью-Йорк и с ужасом узнал, что год назад, во время пожара на яхте, она получила ожоги первой степени всей нижней половины туловища и полтора месяца пролежала в отделении интенсивной терапии, пока медики не убедились, что угроза жизни миновала. Он немедленно позвонил в Ки-Уэст, напрочь забыв о своей первоначальной цели.
— Я только что узнал от Мишель. Пэтти, дорогая, такое горе… Я чуть с ума не сошел.
— Это давно было, больше года прошло, — утешил его бодрый голос. Своей прелестью Пэтти в значительной мере была обязана неиссякаемой жизнерадостности, которая не покидала ее ни при каких обстоятельствах. Она бодрилась и в больнице, если не изнемогала от боли или не спала под действием болеутоляющих лекарств. — С медициной давно покончено, и страховку я получила. Так что пока обеспечена и могу снова заняться журналистикой. Джин, ты душка. Замечательно, что позвонил. С тобой так интересно болтать.
— И уже ничего не болит?
— Ничегошеньки! Но смотреть на меня — от пупка до пяток — страшно.
— Я бы с удовольствием посмотрел.
— Не получишь никакого… Да, теперь мне не попляжиться, и прощай шорты. Остаются только длинные балахоны в восточном или гавайском стиле, представляешь? Кстати, я сказала своей врачихе, что отныне для меня существует только оральный секс. Вся засмущалась, бедная, она из Финляндии.
— Она просто не знает, как хорошо это у тебя получается. А как насчет танго? Все так же без ума от него?
— Откуда ты это знаешь?
— Сама писала. Я прочитал это в последнем сборнике твоих журнальных статей. Ну, в том, который ты выпустила несколько лет назад, помнишь? Я послал тебе письмо «от поклонника таланта», когда купил книжку.
— О Джин, я так тебя люблю! Нет, после того случая на яхте не танцевала. Если б ты знал, сколько я на танго просадила.
— А я никогда не переставал тебя любить. Знаешь, мне надо найти повод махнуть во Флориду на несколько деньков. Хочется повидать тебя. Ляжем, как бывало, в постельку, в руках стаканы со скотчем…
— Я не пью. Давным-давно бросила, ты что, забыл? Пятнадцать лет ни капли в рот. Когда прослышала о движении «Анонимных алкоголиков».
— Тогда моего дружка в рот. А я скотч пососу.
— О, это сколько угодно! Только ты не захочешь смотреть на меня.
— Нет, захочу.
— Я ужасно выгляжу.
— Ну и что? Это ведь всего лишь оболочка, Пэтти. Это не ты. Конечно, не очень приятно, но ведь ты привыкла, правда? И сестра твоя привыкла, и горничная. Привыкли смотреть и не ужасаться. Что тут поделаешь, раз так случилось? Кстати, надеюсь, ты не одна?