Портрет министра в контексте смутного времени: Сергей Степашин
Шрифт:
Своего силового блока Степашин в спецслужбе создать еще не успел. Вновь образованное Управление специальных операций насчитывало 18 человек, во главе с бывшим командиром «Вымпела» генералом Герасимовым. Они себя зарекомендовали отлично в период штурма Грозного. Но 18 бойцов, даже во главе с генералом, — все равно 18… Пусть даже 18 Рэмбо.
Вылетели вечером. Прибыли в Буденновск затемно. Вместе с директором ФСБ в Буденновск вылетел вице-премьер, министр по делам национальностей Николай Егоров. Поездка ему далась тяжело, ускорив развитие болезни — рака легких. Еще в начале 95-го он начал страдать от этого недуга, мучаясь ночами под обстрелами в Грозном от болей. Но боя не покинул. И вылетая в Буденновск, он запасся болеутоляющими.
В Буденновске их встретили Виктор Ерин, его заместитель Михаил Егоров и заместитель Генерального прокурора Олег Гайданов. Ерин ввел прибывших в курс дела. По его приказу главным оперативным начальником был назначен Михаил Егоров. С этого момента все его указания получали силу приказа двух министров.
Практически всю ночь шли обсуждения что и как делать. Теоретически Степашину было проще всех. Маленькая группа специалистов ФСБ со своими обязанностями справилась отлично. Через несколько часов здание больницы уже было оборудовано техникой, и руководитель операции имел полное представление о том, что происходит в «логове» противника. Но это только теоретически. Практически же Степашин, как и его коллега по МВД, полностью принял на себя ответственность за операцию. За ее последствия.
Даже неспециалисту было ясно, что дело проигрышное. Сегодня, по прошествии многих лет, даже люди искушенные нет-нет да и заявят, что, дескать, «Альфа» и СОБРы могли и «штурмануть» и уничтожить боевиков. Да вот, дескать, Черномырдин помешал… Но на месте было виднее. Штурм неизбежно привел бы к многочисленным жертвам не столько с обеих сторон, сколько среди мирного населения, оказавшегося в здании.
Старшим по переговорам был назначен начальник УВД Ставропольского края Николай Медведицкий. Степашин вспоминает, что Басаев затребовал высокую планку заложников. «Готовы были идти и я, и Ерин, и Егоров, но этого нельзя было делать. В переговорах с бандитами надо иметь возможность маневра…»
Переговоры переговорами, но полная картина проявлялась постепенно. Ночью из больницы приходили люди, которых намеренно отпускали бандиты. Они сообщали новые подробности, уточняли недостающие детали. Не обошлось и без истерик. Больные, отпущенные на волю, рыдали, призывали принять все условия Басаева, спасать людей. Их можно было понять, но… Условие бандитов было одно — немедленный вывод всех наших войск из Чечни и признание независимости Чеченской Республики.
Президент перед самым отлетом в Исландию снова принял доклад министра внутренних дел, выслушал последнюю информацию и снова потребовал принять самые жесткие меры…
Ночью прибыло подразделение «Альфа». Московская и краснодарская группы. Командир «Альфы» Александр Гусев развел руками — в таких условиях действовать не приходилось, да и проблематично, можно ли вообще. Первый этаж был заминирован, подходы находились под прицелами снайперов. Подавить их не было никакой возможности, так как живым щитом в окнах стояли женщины. Тем не менее его штаб сел за разработку операции. Несмотря на психологическую несовместимость спецподразделений бывшего КГБ и МВД (считалось, что одни работали в белых перчатках, другие в сапогах), сегодня все противоречия необходимо было отбросить, подчинив совместные усилия решению общей задачи. Впрочем, все противоречия, пусть даже технического свойства, отбросить так и не удалось.
Пока шла разработка самого штурма, переговоры не прекращались ни на минуту. Степашин взял на себя весьма деликатную миссию. Ему необходимо было встретиться с чеченскими авторитетами, которые должны были убедить Басаева, повлиять на него.
В Буденновск командующим группировкой Анатолием Куликовым были срочно доставлены Руслан Лобазанов, брат Басаева Ширвани, другие фигуры, способные хоть чем-то помочь…
Но и Лобазанов и Ширвани Басаев скептически отнеслись к этой идее. Более того, Ширвани, что называется, на голубом глазу (Степашин отметил у него удивительно голубые глаза), предложил свое решение проблемы. Жестокое и, по его мнению, единственно верное.
«Уважаемый Сергей Вадимович (они всегда так обращались к Степашину), вам необходимо сейчас задержать меня, взять в заложники родственников Басаева, которые находятся в Ведено, привезти их сюда. Вывести перед больницей и сообщить Шамилю, что, если он не покинет больницу и не отпустит людей, все они будут расстреляны. А потом исполнить это, расстреливая по одному…»
«На это мы пойти не можем…», — качнул головой обескураженный предложением Степашин.
«Если вы этого не сделаете, вы проиграете…» — потерял интерес к беседе Ширвани.
Тогда же Степашин от Ширвани узнал, что семья Басаева жива, вопреки упорно распространяемым утверждениям. Кое-кто пострадал при одном из попаданий, когда охотились за Басаевым, но близкие родственники были живы.
А ситуация усугублялась. Пока штабные колдовали над схемами, Басаев пытался активизировать ситуацию. Начались расстрелы заложников. В основном жертвами были военнослужащие. Оставшийся «на хозяйстве» Виктор Черномырдин не уходил со связи. Степашин докладывал обо всем, в том числе о самых на первый взгляд несущественных деталях.
Неожиданно для всех премьер взял штурвал на себя. Это было так странно и нелепо, что у многих руководителей операции это вызвало шок, закончившийся витиеватой тирадой, самым приличным словом в которой было слово «премьер»…
И хотя в тот момент Степашин тоже потерял дар речи, но по прошествии лет он несколько смягчил свои оценки ЧВС. «Я понимаю Черномырдина как человека. Трудно из Москвы чувствовать оперативную обстановку. Но если быть совершенно откровенным… Я бы не стал и в чем-то обвинять Черномырдина, хотя кое-кто пытается на него повесить все то, что произошло там. Спецслужбы и МВД должны заниматься своими делами, политики своими. Но, безусловно, выход второго лица в государстве, находившегося в Москве, отсек возможность ведения с ними какого-либо диалога. Все!»
Поразительно, но по прошествии стольких лет, испытав все, что можно было испытать, — взлеты и стремительные падения, предательства друзей и вчерашних товарищей по работе, получив возможность сегодня свести счеты со своими обидчиками, которые подвергли его столь унизительным испытаниям, Степашин остается верен себе. Он не пытается ни на йоту переложить свою, может быть в данном случае мифическую ответственность за случившееся на кого бы то ни было. И дело здесь не в дружбе или особых отношениях с Черномырдиным, здесь дело в принципе. Каждый должен нести свой крест сам. Каким бы тяжелым он ни был.