Портрет смерти (Посмертный портрет)
Шрифт:
– Он не применяет насилия. Действует очень тонко и тщательно. Тут нет гнева. Потому что они – это он или скоро станут им.
– Очень верно.
– Он сохраняет образы жертв, показывает их с лучшей стороны. Гримирует перед съемкой, придает привлекательную позу. Да, верно, частично это диктуется честолюбием – мол, убедитесь, на что я способен, посмотрите, какой я талантливый. Но еще и тщеславием. Мы теперь одно, и я хочу выглядеть красивым.
– Интересно… Да, очень возможно. Это сложная личность, искренне верящая, что она имеет право делать то,
– Или учителя.
Мира подняла брови.
– Не могу представить себе Хастингса в роли учителя.
– Я тоже, но убийца может думать по-другому.
– Я подумаю над этим еще, но мне понадобятся ваши последние отчеты.
– Конечно, вы их получите. Спасибо. – Они уже подъезжали к дому Миры, когда Ева вдруг спросила: – Доктор Мира, вы ведь давно замужем?
«Большой шаг вперед, – подумала Мира. – Наконец-то ты заговорила о чем-то личном по собственной инициативе».
– Да. Через месяц будет тридцать два.
– Тридцать два? Года?!
Мира засмеялась:
– Дольше, чем вы живете на свете.
– Думаю, у вашего брака были взлеты и падения.
– Да. Супружеская жизнь – не для слабых и ленивых. Это труд, но так и должно быть. Иначе в ней не было бы смысла.
– Я говорю не о труде. – «А о чем же тогда?» – спросила себя Ева. – Люди иногда пресыщаются друг другом, верно? Это не значит, что их чувства изменились, просто им нужно сделать шаг назад.
– Иногда нам нужно побыть наедине с собой или что-то сделать в одиночку. В любом партнерстве человеку требуется личное пространство и время.
– Да. Наверно.
– Ева, у вас нелады с Рорком?
– Не знаю, – вырвалось у нее. – Наверно, я дура, вот и все. Вчера вечером он был на себя не похож, а я сделала из мухи слона. Но я знаю, как он смотрит на меня, знаю его тон и жесты. А тут все полетело к черту. Абсолютно все. Наверно, у него был трудный день. Почему я не оставила его в покое?
– Потому что вы любите мужа и переживаете за него.
– В тот вечер мы так и не смогли найти общего языка, а ночью он не пришел в нашу спальню. Сегодня меня рано вызвали на работу, и я оставила ему сообщение. Но он не позвонил. Вчера он буквально выставил меня из своего кабинета, а сегодня ни разу не дал о себе знать. Это не похоже на Рорка.
– А вы ему тоже не звонили?
– Нет. Черт побери, теперь его очередь!
– Согласна, – с теплой улыбкой сказала Мира. – Значит, вы дали ему личное пространство и время. – Она наклонилась и удивила Еву, поцеловав ее в щеку. – А сейчас езжайте домой и расспросите его хорошенько. Вам обоим станет легче.
– О'кей. Верно. Спасибо. Я
– Нет, милая. Вы чувствуете себя замужней женщиной.
12
У дома стояла зеленая служебная машина Евы, и Рорк понял, что она вернулась раньше его.
Он еще не был готов к откровенному разговору. Ни с ней, ни с кем-нибудь другим. Но нельзя было забывать о том, что человек, большую часть жизни заменявший ему отца, лежит со сломанной ногой.
Он зайдет к Соммерсету, потом как следует попотеет в спортзале, поплавает в бассейне. Может быть, напьется до чертиков. Что угодно, лишь бы избавиться от усталости и плохого настроения.
Совещания ему не помогли. Текущие дела не завладели целиком его вниманием. Ничто не могло вытравить из его памяти образ рыжеволосой девушки.
Нужно было попробовать что-то другое.
Он вошел в дом и с облегчением – и чувством вины за это облегчение – убедился, что Евы нет ни в вестибюле, ни в большой гостиной. Рорку пришлось признать, что в данный момент у него нет сил для объяснений. Он не помнил, когда в последний раз чувствовал себя таким уставшим и опустошенным.
Рорк поставил «дипломат» и посмотрел на широкую лестницу. Должно быть, она поднялась наверх и работает у себя в кабинете. Если ему повезет, она еще долго не отвлечется от своего дела.
И все же он медлил. Он плохо обошелся с ней. И вообще вел себя не лучшим образом. Но ему надо было побыть одному. Разве человек не имеет на это права? Черт побери, конечно, он имеет право подумать в одиночестве, если его жизнь полетела вверх тормашками.
Рорк провел рукой по волосам, чертыхнулся и пошел в комнаты Соммерсета.
Издалека услышав музыку, он чуть не повернул обратно. Мэвис. Бог свидетель, Рорк обожал эту женщину, но сейчас у него не было на нее сил.
Впрочем, ее присутствие позволяло сократить визит до минимума.
В другое время он посмеялся бы, увидев своего важного мажордома раздетым до пояса и лежащим в кресле навзничь с лицом, покрытым голубой глиной. Трина – одна из немногих людей на свете, державших Еву в страхе, – занималась своим делом и пританцовывала в такт музыке.
Ее черные как смоль волосы были так коротко острижены, что сквозь них просвечивала ядовито-розовая бабочка, нарисованная на макушке. Та же бабочка, только в виде крошечных татуировок – Рорк надеялся, что они временные, – были у уголков рта, а также на шее и внушительной груди.
Ее соучастница наливала в широкий стакан какую-то розовую пенистую жидкость, предназначенную то ли для наружного, то ли для внутреннего употребления.
Мэвис, еще не расставшаяся со своими колокольчиками, была облачена в ярко-желтую блузку, на спине которой была изображена женщина в черных чулках с поясом и высоких сапогах. Медсестра Спенс сидела с наушниками на голове. На ее лицо была наложена маска, ноги были опущены в пузырящуюся голубую жидкость, волосы были намазаны чем-то жирным и зеленым.