Портрет тирана

Антонов-Овсеенко Антон

Постоянный страх в ожидании расправы — вот знамение эпохи сталинщины. Арест вошел в жизнь как поздний ужин. Не сразу к нему привыкли, но привыкнув, уже не мыслили иной жизни. Вчера взяли соседа слева, сегодня — соседа справа, завтра возьмут меня…

Доносить было вовсе не обязательно. Для того, чтобы отправить человека в тюрьму, достаточно было назвать его фамилию, взять его «на заметку», усомниться в его безграничной преданности Вождю Народов.

Вот американцы называют свою родину страной равных возможностей. Это по меньшей мере нескромно. В сталинской стране каждый мог посадить каждого — достаточно было пожелать квартиру, или жену, или имущество ближнего

своего. Ни одно государство не предоставляло гражданам столь великих возможностей.

Народ сам себя брал за шиворот и тащил в тюрьму, в лагерь, на плаху. Мужик мужика грабил, выслеживал, преследовал, арестовывал, стерег и сам себя позорил. Газеты запестрели покаянными выступлениями, разоблачениями, проклятиями, суперпроклятиями…

…21 мая 1937 года «Известия» на первой полосе опубликовали постановление Академии наук об исключении Н.И. Бухарина из своих славных рядов, поскольку названный гражданин использовал свое положение в АН «… во вред нашей стране и в своей борьбе против партии и советской власти поставил себя в ряды врагов народа».

А на четвертой полосе той же правительственной газеты — подпись главного редактора, Николая Ивановича Бухарина. Того самого, который «поставил себя в ряды»…

Кто после этого посмеет утверждать, что при Сталине не было свободы слова? Свобода была полная: дети отрекались от отцов, а уцелевшие родители отказывались от арестованных «за контрреволюционную деятельность» детей. И доносили друг на друга.

При Сталине число стукачей приближалось к числу жителей страны, умевших писать. И говорить. Не доносили только младенцы. В детсадах доносы тоже культивируют. Вот уже стучит каждый второй… Появились активисты движения, готовые самих себя взять за рукав и отвести «куда надо»…

* * *

…Комсорг нашего курса истфака Эмма Шиф, не вставая с места, руки под столом (а в руках какие-то бумаги), подавшись корпусом вперед, выпытывает у сокурсника Бориса Маркуса нечто о его прошлом. Он учился до этого в автодорожном институте, там с ним что-то произошло, теперь он у нас, на истфаке. Так что же там случилось, зачем он сменил институт, почему скрыл от общественности?..

Внешне Эмма спокойна, в свои двадцать пять лет она умеет сдерживать горячее чувство преданности Органам. А Борис, рослый, красивый парень, умница Борис понимает: настало время всеобщих доносов, повального следствия. Так не лучше ли доносить на других «с опережением»?… Но он не подлец. И Эмма тоже. Просто время было подлое. Просто все возлюбили железный порядок.

А в глазах перепуганного обывателя террор и есть порядок. При условии, конечно, что его лично не тронут. Все вместе, как один, — значит «единодушно» — голосуют на собраниях, все перевыполняют планы, все славят Вождя, все одобрительно поглядывают на прямоугольники тюрем, жилых домов и бараков, магазинов, школ, больниц, на прямоугольные зоны лагерей. И на знаки в петлицах сотрудников Органов — кубики, шпалы. Прямоугольник — символ порядка. Могильные ямы, куда скоро начнут миллионами сваливать тела «нарушителей порядка», — той же конфигурации.

И мавзолей Ленина — той же.

Сам воздух был заключен в прямоугольники, забранные решетками. Воздух эпохи.

Столько лет люди жили в тюрьме и в постоянном ожидании тюрьмы, что перестали замечать тюремные решетки.

И возликовали.

Поскольку всеобщее ликование по случаю победы «социализма» искало выхода, вождь предоставил народу возможность изливать свои чувства на площадях, по праздникам. Он питал слабость к примитивным узорам, и подручные старательно выстраивали

в отрепетированные прямоугольники танки, физкультурников, войска, сов служащих, рабочих от станка, ветеранов революции, детей. Красная площадь в Москве — а по ее примеру все городские площади страны — превратились в место излияния всенародной преданности Отцу и Учителю.

…При Павле I на Дворцовой площади Петербурга куда как скучнее бывало. Позднее, в дни народных празднеств, перед царем дефилировали колонны с гербами на жезлах — шестидесяти губерний. При Сталине по Красной площади носили гербы союзных республик.

Особое пристрастие Иосиф-Строитель питал к приветствиям. Чтобы все газеты публиковали приветствия шахтеров и трактористов, ученых и писателей, женщин и детей — Ему лично и Его приспешникам.

А еще вождь любил отмечать юбилейные даты великих сынов России. Авось что-нибудь и ему лично перепадет. И перепадало.

…10 февраля тридцать седьмого, в кровавую годину, в Большом театре — торжественное заседание к 100-летию со дня гибели Пушкина. Сталин сидит в глубине своей бронированной ложи. Туда обращены все взоры, для него читают поэты свои стихи… Вслед за Демьяном Бедным, весьма бедным раешником, вышел Александр Безыменский. Он вспомнил пушкинскую строку —

Да здравствует солнце, да скроется тьма!

и прочитал свои стихи, к случаю. Пушкин мечтал, Пушкин

…Хотел, чтоб свободными стали навек И люди, и песня, и труд вдохновенный. … Мы в жизнь воплотили надежду твою!

заверил поэт.

Там были еще слова о братстве, свободе и «нашем советском счастье». И, наконец, -

Да здравствует партии солнечный гений! Да здравствует Ленин! Да здравствует Сталин! Да здравствует солнце, да скроется тьма! [183]

183

Эти замечательные строчки прочитал на торжественном заседании Академии наук президент В.Л. Комаров.

… В дни судебного процесса над Пятаковым, Серебряковым и другими безвинными товарищами поэт проклинал публично

пятаки Пятакова, серебряки Серебрякова…

Участник Октябрьской революции, один из первых комсомольцев, Саше Безыменский был дружен с моим отцом. Может быть, в год гибели Антонова-Овсеенко он и его проклял?

Нет, Безыменского я не виню. Мы все (почти все?) были тогда слепы.

* * *

В 1934 году Сталин организовал рекламное представление в Арктике — Красной площади ему показалось мало. Экспедиция на пароходе «Челюскин» была заведомо обречена на неудачу: явно устаревшему маломощному судну нечего было делать в тяжелых льдах. Но если бы «Челюскин» не погиб, раздавленный льдами, некого было бы героически спасать сталинским соколам. И одним поводом для всенародного ликования стало бы меньше.