Портреты и размышления
Шрифт:
Вопрос. Какие романисты, помещенные вами в высший класс, особенно вам нравятся?
Ответ. Иногда романисты меньшего масштаба нравятся мне больше, чем самые великие. Я люблю Джордж Элиот, люблю Троллопа [117] , Стендаля, Тургенева. Я невероятно высоко ставлю Лоуренса, хотя и не могу сказать, что люблю его.
Вопрос. Испытывали ли вы в ходе творчества какие-либо четко осознанные вами влияния? Мне удалось заметить, в частности, что Артур Майлз охотно обращается к Уэллсу. Являются ли причиной этого его научные интересы?
117
Об Энтони Троллопе (1812–1882),
Ответ. Не думаю, чтобы влияние Уэллса серьезно отразилось на моих книгах, хотя некоторые следы этого есть в «Поисках». Мне кажется, что наибольшее влияние на меня оказали не английские, а русские романисты. По-разному я многому учился у Толстого, Тургенева, немного у Достоевского и даже у такого менее крупного русского писателя, как Лесков.
Вопрос. И все же вы пишете в сугубо английской традиции. Возможно, кое-что было вами воспринято извне без сознательного стремления к этому?
Ответ. Да, это вполне вероятно. Видите ли, по образованию я физик, и, хотя я всегда много читал, в начале своего творческого пути мои познания в английской литературе были незначительны. Только в сорок лет я по-настоящему прочел Диккенса, да, пожалуй, и вообще всех первостепенных английских писателей XIX столетия. Читая мои книги, нетрудно заметить, как я отзывался на различного рода воздействия. Но ни о каком сознательном следовании кому-либо из моих английских предшественников говорить не приходится.
Вопрос. Ваши книги, по-моему, являются не только выдающимися, но и чрезвычайно глубоко осознанными достижениями искусства. Кажется, что вы не только руководствовались весьма определенными идеями при отборе материала, но и добивались чего-то весьма определенного в области романа как жанра. Каковы ваши воззрения на технику художественного письма?
Ответ. Мне случалось высказывать их довольно часто, как вы, вероятно, знаете. Я начал писать в духе сознательного — это слово выбрано вами удачно — протеста против чисто формального романа, представленного, скажем, Джойсом и Вирджинией Вулф. Мне казалось тогда, и я остаюсь при этом мнении по сию пору, что формализм такого толка несет мало смысла и не имеет будущего. Кроме того, я полагаю, что такого рода искусство не может быть серьезным, насколько я понимаю «серьезность». Как только вы изымаете человека из общественного окружения, вы тем самым не делаете его интересней, не делаете его значительней, напротив, он становится крайне обыденным. Вот почему литература формализма на протяжении 1914–1950 годов была связана не обязательной, но и не случайной зависимостью со всякого толка социальной реакцией. Для меня все это неприемлемо. Я не приемлю обыденности. Я не приемлю реакции. Я не приемлю искусства, из которого изъят интеллект. Со своей стороны я старался писать книги, в которых была бы показана личность, прежде всего личность. Я старался также обрисовать эту личность в ее общественных взаимоотношениях, старался безо всякого стыда апеллировать к разуму, ибо для нас в нем заключено самое существенное и интересное. В заключение хочу заметить, что именно такой роман имеет право на долгую жизнь и только в таком романе мы можем узнать себя и о себе.
Вопрос. Должен ли роман повествовать нам исключительно о нас и о мире, в котором мы живем?
Ответ. Нет, я полагаю, что роман может затрагивать и другие существенные проблемы. Но мне трудно представить себе общество, в духовной жизни которого такой роман мог бы играть существенную роль. Я убежден, что во всяком обществе, заботящемся о своем состоянии, роман, о котором я говорил; должен явиться основной формой литературного искусства.
Вопрос. Какие современные английские романисты подают, по вашему мнению, значительные надежды на будущее?
Ответ. Мне трудно об этом судить. Возможно, что в таком обществе, как наше, романы вообще очень трудно писать. И наиболее обещающие таланты обращаются к иным жанрам.
Вопрос. В чем, по-вашему, состоит основная трудность для творчества романиста в нашем обществе?
Ответ. Всякий романист стремится быть как можно ближе к своему читателю, стремится узнать его как можно лучше. До известной степени в Англии дело обстоит проще, чем в Америке, поскольку у нас круг людей, читающих романы, более однороден. Но эта часть общества сама по себе не играет решающей социальной роли, между тем как возникают и растут различные подвиды искусств и других форм массового воздействия, которые приобретают все большее значение. Нужен необычайно большой талант, чтобы к тебе прислушивались во всей этой шумной суете.
В опрос. Не значит ли это, что общество со времен войны изменилось настолько, что ни один из мало-мальски заметных молодых писателей еще не сумел постичь суть этих перемен?
Ответ. Возможно. Я бы сказал, что это оптимистический взгляд на сложившееся положение. Хотелось бы думать, что так оно и есть. Хотелось бы верить, что явится новый Бальзак, который сумеет управиться с современным ему обществом так же, как это некогда удавалось Бальзаку.
Вопрос. Я представляю себе вас человеком очень глубоких политических убеждений. Как эти убеждения отразились на вашем творчестве?
Ответ. Не совсем прямым путем. Своей основной задачей как писатель я считаю обязанность говорить обществу правду, говорить: «Вот каковы люди, вот материал, из которого они должны строить». Я не сомневаюсь, что общество, о котором я мечтаю, было бы построено, если бы у него в руках оказался предлагаемый мной материал. Мне представляются, однако, всякие социальные проекты бессмысленными, если в них не учтена ограниченность и зыбкость возможностей общества, о котором вы пишете, если не учтены своекорыстные страсти, владеющие людьми, для которых вы пишете, страсти, от которых вы сами до конца не свободны. Что касается романов, то в них я дальше этого социальных целей не преследую. В то же время в своей недавней Ридовской лекции [118] я прямо изложил свои общественные воззрения. В идеале я хотел бы, чтобы мои романы читались с постоянным обращением, как к комментарию, к этой лекции.
118
Так называемые «Ридовские лекции», или «чтения», были учреждены в Кембридже еще в XVI столетии крупным сановником и сохранили за собой его имя. Ридовская лекция читается с тех пор ежегодно каким-либо значительным деятелем науки или литературы на избранную им тему. Лекция Сноу называлась «Две культуры» (прочитана в 1959). Текст ее помещен в настоящем сборнике.
Вопрос. Таким образом, ваши романы и Ридовская лекция скорее дополняют друг друга, чем повторяют?
Ответ. Вот именно. Я не принадлежу к такого сорта людям, которые в искусстве провозглашают одно, а в жизни поступают иначе. Но есть просто вещи, о которых трудно говорить на языке искусства, и, напротив, есть вещи, не подходящие для четкой политической программы.
Вопрос. Стало быть, вы были бы удручены, услышав, что цикл романов, посвященных Льюису Элиоту, воспринимается как «руководство к преуспеянию в Англии» или, скажем, «Наставники» как «пособие по методам управления»?
Ответ. Я не был бы удручен. Кстати, кажется, Лайонел Триллинг{418} назвал «Наставников» политической схемой. Но, если быть честным до конца, едва ли следует признать, что это целиком правильно. Проблема поражения интересует меня, пожалуй, в большей степени, чем проблема удачи. Всякий, кто знает мои романы так же хорошо, как вы, поймет, что моим героям жизнь давалась нелегко. Я имею в виду Джорджа Пэссанта, Калверта, Чарлза Марча и других.