Портреты революционеров - Лев Троцкий
Шрифт:
Я взял только тот вопрос, который Вы поставили в Вашей записке. Но сквозь вопрос о партийном режиме просвечивают большие социальные вопросы. Подробно останав
ливаться на них в этом и без того чересчур длинном письме я не могу, да и времени совсем нет. Но хочу надеяться, что Вы меня поймете с немногих слов.
Когда в 1923 году возникла оппозиция в Москве (без содействия местного аппарата, наоборот, при его противодействии), то центральный и местный аппарат ударили Москву по черепу под лозунгом: "Никшни! Ты не признаешь крестьянства". Сейчас Вы таким же аппаратным путем бьете по черепу ленинградскую организацию и кричите: "Молчи! Ты не признаешь середняка". Таким
Еще раз: я затронул только одну сторону гигантского вопроса о дальнейших судьбах нашей партии и революции. Я лично благодарен Вам за то, что Ваша записочка дала мне повод высказать Вам эти мысли. Для чего? С какой целью? А я, видите ли, думаю, что возможен -- и необходим и обязателен --переход от нынешнего партийного режима к более здоровому -- без потрясений, без новых дискуссий, без борьбы за власть, без "троек", "четверок" и "девяток" -- путем нормальной и полнокровной работы всех парторганизаций, начиная с самого верху, с Политбюро. Вот для чего, Николай Иванович, я написал это длинное письмо. Я вполне готов к продолжению нашего объяснения, которое -- я хотел бы надеяться -- не затруднит, а хоть отчасти облегчит путь к действительно коллективной работе в Политбюро и в ЦК, без чего не будет коллективной работы и во всех нижестоящих партийных организациях. Само собою разумеется, что это письмо ни в каком случае и ни в малейшей степени не есть официальный партийный документ, а частное, личное мое письмо к Вам и ответ на Вашу записку. Написано оно на машинке только потому, что продиктовано товарищу-стенографу, безусловная партийность и выдержка которого стоят вне всякого сомнения.
Привет! Ваш
Л. Троцкий 9 января 1926 года
II
Лично
Николай Иванович!
Пишу это письмо от руки (хотя и отвык), так как совестно диктовать стенографистке то, о чем хочу написать *.
Вы, конечно, знаете, что по линии Угланова против меня ведется в Москве полузакулисная борьба со всяческими выходками и намеками, которые я не хочу тут должным образом характеризовать.
Путем всяких махинаций -- сплошь да рядом недостойных, роняющих организацию -- мне не дают выступать на рабочих собраниях. В то же время по рабочим ячейкам систематически пускается слух о том, что я читаю "для буржуазии", а перед рабочими выступать не хочу.
Теперь слушайте, что вырастает на этой почве,-- и опять-таки совсем не случайно. Дальше цитирую дословно письмо рабочего-партийца.
"У нас в ячейке ставится вопрос о том, почему Вы устраиваете платные доклады. Цены билетов на эти доклады очень высоки, рабочие не могут пойти на это. Следовательно, туда ходит только одна буржуазия. Секретарь нашей ячейки объясняет нам в беседах, что за эти доклады вы берете в свою пользу плату, проценты. Он нам говорит, что за каждую свою статью и подпись Вы также берете плату, что у Вас семья большая и, дескать, не хватает на жизнь. Неужели члену Политбюро нужно продавать свою подпись?" и прочее, и прочее.
Вы спросите: не вздор ли? Нет, к горю нашему, не вздор. Я проверил. Сперва хотели написать такое письмо в ЦКК (или ЦК.) несколько членов ячейки, но потом отказались со словами: "Выгонят с завода, а мы семейные..." Таким образом, у рабочего-партийца создался страх, что если он попытается проверить гнуснейшую
Тот же секретарь той же ячейки говорил -- и опять совсем не случайно,--"в Политбюро бузят жиды". И опять -- никто не решился об этом никуда сказать -- по той же самой открыто формулируемой причине: выгонят с завода.
Еще штришок. Автор письма, которое я выше цитировал,-- рабочий-еврей. Он тоже не решился написать о "жи
* Текст письма представляет собой машинописную копию. Вероятно, Троцкий написал письмо от руки, а затем сделал с него Машинописную копию. Может быть, и наоборот -- Троцкий сначала составил машинописный текст, а затем уже переписал письмо от руки и послал Бухарину.-- Прим. ред.-сост.
дах, агитирующих против ленинизма". Мотив такой: "Если другие, неевреи, молчат, то мне неловко..." И этот рабочий, написавший мне запрос,-- правда ли, что я продаю буржуазии свои речи и свою подпись?– - теперь тоже ждет с часу на час, что его выгонят с завода. Это факт. А другой факт -- тот, что и я не уверен, что этого не случится. Не сейчас, так через месяц; предлогов хватит. И все в ячейке знают, что "так было, так будет" -- и втягивают голову в плечи.
Другими словами: члены Коммунистической партии боятся донести партийным органам о черносотенной агитации, считая, что их, а не черносотенца выгонят.
Вы скажете: преувеличение! И я хотел бы думать, что так. Так вот я Вам предлагаю: давайте поедем вместе в ячейку и проверим. Думаю, что нас с Вами -- двух членов Политбюро -- связывает все же кое-что, вполне достаточное для того, чтобы попытаться спокойно и добросовестно проверить: верно ли, возможно ли, что в нашей партии, в Москве, в рабочей ячейке, безнаказанно ведется гнусная клеветническая, с одной стороны, антисемитская -- с другой, пропаганда 58, а честные рабочие боятся справиться, или проверить, или попытаться опровергнуть глупости,-- чтоб не выгнали с семьями на улицу.
Конечно, Вы можете отослать меня к "инстанциям". Но это значило бы только: замкнуть порочный круг.
Я хочу надеяться, что Вы этого не сделаете, и именно этой надеждой продиктовано настоящее мое письмо.
Ваш
Л. Троцкий 4 марта 1926 года
III
Николай Иванович, хотя из вчерашнего заседания Политбюро мне стало совершенно ясно, что в Политбюро окончательно определилась линия на дальнейший зажим, со всеми вытекающими отсюда последствиями для партии, но я не хочу отказаться еще от одной попытки объяснения, тем более что Вы сами мне предложили переговорить о создавшемся положении. Сегодня я целый день --до 7 часов вечера -- буду ждать Вашего звонка. После 7 часов у меня Главконцесском59.
Л. Троцкий 19 марта 1926 года
ЛУНАЧАРСКИЙ
За последние десятилетия политические события развели нас в разные лагери, так что за судьбой Луначарского я мог следить только по газетам. Но были годы, когда нас связывали тесные политические связи и когда личные отношения, не отличаясь интимностью, носили очень дружественный характер.
Луначарский был на четыре-пять лет моложе Ленина и почти на столько же старше меня. Незначительная сама по себе разница в возрасте означала, однако, принадлежность к двум революционным поколениям. Войдя в политическую жизнь гимназистом в Киеве, Луначарский стоял еще под влиянием последних раскатов террористической борьбы народовольцев против царизма. Для моих более тесных современников борьба народовольцев была уже только преданием.