Портреты современников
Шрифт:
Стихи кончаются так:
Так торжествует, сбросив цепи, Беглец, достигший вольной степи! Но ждет его звенящих ног Застенка злейшего порог.Дальнейший творческий рост Вячеслава Иванова от волшебствующей одержимости привел его в последнюю пору жизни к христианству без всяких «космических» оговорок. К христианству ортодоксальному, кафолическому, которое если и продолжают овевать античные мифы, то в качестве поэтических метафор
Еще в 1925 году написано стихотворение «Палинодия». Начинается оно с вопросов:
И твой исметский мед ужель меня пресытил? Из рощи миртовой кто твой кумир похитил? Иль в вещем ужасе я сам его разбил? Ужели я тебя, Эллада, разлюбил?И кончается это стихотворение патетическим признанием:
— я слышал с неба зов: «Покинь, служитель, храм украшенный бесов». И я бежал, и ем в предгорьях Фиваиды Молчанья дикий мед и жесткие акриды.С той поры муза Вячеслава Иванова менее щедра; — утратив веру в «исчезнувших богинь», он тем самым обрек себя на молчание…
Из послереволюционных стихов, изданных еще в России, особенно запомнилось одно в приподнятом, торжественном, чисто Ивановском вкусе. Приведу и его — оно очень характерно для поэта-символиста и эзотерика, и ни в одном, пожалуй, не выражена полнее чеканная сила его стиха и характерное для него смешение личного мотива с древней памятью о веках:
Мемнон.
В сердце, помнить и любить усталом, Мать Изида, как я сберегу Встречи все с тобой под покрывалом, Все в цветах росинки на лугу? Все ко мне склонявшиеся лики Нежных душ, улыбчивых теней, В розовом и белом павилики На стеблях моих зыбучих дней? Или всё, что пело сердцу: «помни», — Отымает чуждый небосклон У тебя, родной каменоломни Изваянный выходец, Мемнон? И когда заря твой глыбный холод Растворит в певучие мольбы, Ты не вспомнишь, как, подъемля молот, Гимном Солнце славили рабы? Иль должно, что пало в недры духа, Вдовствовать в хранительной тиши, Как те звоны, что всплывают глухо Из летейских омутов души? — Чтоб тоской по музыке забвенной Возле рек иного бытия, По любимой, в чьих-то чарах пленной, Вечно болен был — и волен я.Мемнон, как известно, был легендарным сыном Пифона и Авроры. Посланный отцом своим на защиту осажденной греками Трои, он погиб от руки Ахилла. Аврора оплакивала его неутешно, отчего и назвали греки росу «слезами Авроры». В египетских Фивах был сооружен исполин (может быть в честь одного из фараонов); легенда назвала его Мемноном за свойство издавать гармонические звуки, когда блеснут на нем первые лучи рассвета.
Отзвуком этого «Мемнона» является строфа во второй части «Человека»:
Висит ли грусть прозрачная Над вереском развалин, Как розовый туман, Идет ли новобрачная Из мглы опочивален На плещущий фонтан, В избытке и в бесплодии, Как жалоба Мемнона, Влюбленного в Зарю, Мне слышатся мелодии Тоскующего стона, — И всё поет: «Горю»!..Вячеслав Иванов воспользовался этим образом, чтобы сказать о себе и о своих касаниях к ближним и дальним («в розовом и белом павилики на стеблях моих зыбучих дней») — признание самое потаенное о возвращении духа в забытую нездешнюю отчизну. Поэт уподобляет себя Мемнону, издающему
Рассказать стихотворение своими словами — задача всегда нелегкая, чтобы не сказать невозможная; ведь самое главное в поэзии — не логическая ясность, а то, что очаровывает в стихотворении ритмом и звучанием слов. Стихи символистов вообще не поддаются прозаическому толкованию, Вячеслав Иванов особенно труден. И тем не менее, нельзя не ценить его- лишь оттого, что он труден! Он был и остался поэтом Божьей милостью вдохновенным, волнующим — пусть не столько пафосом чувства, сердца, сколько пафосом мысли — и всё же отразил он полнее, чем кто-нибудь другой, порыв своего века к художественному оправданию бытия, устремленность к чуду преображения — словом, образом, символом, иначе говоря: устремленность к платоновской Истине-Красоте, которая является поэту в образе Матери-Изиды «под покрывалом».
В поэзии Вячеслава Иванова с первого же сборника чувствовался этот порыв, и тут составными элементами словотворчества являются в одинаковой степени — и чисто-эстетическая образность, и углубленность философской мысли. Когда эти два элемента достигают достаточно полного слияния, получаются прекрасные стихи. Свою платоновскую поэзию поэт формулировал четырьмя строками гекзаметра:
Энтелехия.
Влагу не дай мне пролить через край переполненный, Муза! Помнит обильная Мысль Формы размеренной грань. С Мерой дружна Красота, но Мысль преследует Вечность; Ты же вместить мне велишь Вечность в предел Красоты!В заключение я приведу еще три стихотворения, очень разных и по стилистическому приему и по духу, но все три, на мой взгляд, утверждают это слияние ограничивающей Красоты-Меры и уходящей в созерцание Вечности-Мысли. Все три о России.
Улов.
Обнищало листье златое. Просквозило в сенях осенних Ясной синью тихое небо. Стала тонкоствольная роща Иссеченной церковью из камня; Дым повис меж белыми столпами: Над дверьми сквозных узорбчий Завесы — что рыбарей Господних Неводы, раздранные ловом, — Что твои священные лохмотья У преддверий белого храма, Золотая, нищая песня!Второе стихотворение (написано в 1906 году) — «Язвы гвоздиные»:
Сатана свои крылья раскрыл, Сатана, Над тобой, о родная страна! И смеется, носясь над тобой Сатана, Что была ты Христовой звана. «Сколько в лесе листов, сколько в поле крестов… Сосчитай пригвожденных Христов! И Христос твой — сором. Вот идут на погром И несут его стяг с топором… И ликует, лобзая тебя, Сатана: Вот лежишь ты красна и черна; Что гвоздиные свежие раны — красны, Что гвоздиные язвы — черны.И вот третье — самое сильное по сути и чеканно-звучное:
Как осенью ненастной тлеет Святая озимь, тайно дух Над черною могилой реет, И только душ тончайший слух Несотворенный трепет ловит Средь косных глыб, — так Русь моя Немотной смерти прекословит Глухим зачатьем бытия.Тяжело пережив революцию, в особенности голод в начале ее, Вячеслав Иванов еще в 1921 году уехал с детьми на Кавказ, поселился в Баку и стал читать лекции по классической филологии в бакинском университете, получив кафедру ординарного профессора. Он занимал эту кафедру с 1921 по 1924 год, когда ему удалось выехать с семьей заграницу, в Италию. Последние пятнадцать лет он прожил в Риме.