Порубежники. Далеко от Москвы
Шрифт:
– Да уж, сполна хлебнул, чумичкой 36 . – невпопад сказал Никита, но тут же просветлел лицом и мечтательно улыбнулся.
Ныне дело шло к счастливой перемене. Теперь за многолетнюю верную службу ему обещали дать поместье в сто четей плодородицы. Как в сказочных грёзах, что Шелгунов с малого детства лелеял в душе под рассказы отца, который помещиком так и не стал. Да и сам Никита иногда, в особенно трудное время, терял надежду. Но вот ведь – дожил и уже сегодня получит вожделенный надел.
36
Чумичка –
– А я первым делом конюшню слажу. – отозвался Демьян Рогожин, известный лошадник. Он сидел на завалинке, спиной привалившись к бревенчатой стене и, подняв голову, мечтательно следил за плавным ходом белоснежных облаков. – И сеновал. Непременно большой сеновал. О прошлый год по бескормице казённой коня потерял. А было б поместье, да сеновальчик, так по сю пору ходил бы подо мной Каурка. А так… Кормить нечем было, вот и пришлось под нож пустить, чтоб лучшим другом детей накормить. А какой конь был, э-э-эх… Вы такого коня отродясь не видали.
– Ха, не видали мы, сказал тоже. – вмешался в разговор Мирон Насекин, снискавший в сотне славу забаутника 37 . Худощавый и вёрткий, с подвижным лицом и беспокойными руками, он вскочил на ноги, чтоб оказаться выше всех. – Я как-то раз в бою такого коня взял. Вот это был да. Что ты!
– Ну-ка. – всерьез оживился Рогожин, который терял покой, едва речь заходила о лошадях.
– Давай-ка, поведай, что за чудо-конь. – поддержал Авдей Жихарь, с улыбкой тыча локтём в бок Развалихина.
37
Забаутник – балагур, рассказчик.
– У-у-у-у! – Мирон закатил глаза. – Как гарцевать учнёт – сказка. А летал как? Что на крыльях. Земли не касался. Как-то раз один мурза ногайский узрел, так что банный лист прилип, не отвадишься. Уступи, деи, что хошь бери. Вот что попросишь, то и отдам. Ну я тоже ни в какую. Мол, самому нужон. В ратном деле добрый конь полжизни стоит. Так он, мурза энтот, до того загорячел, весь гарем, деи, забирай. Мол, на что мне энти глупые бабы. Во как. А бабы-то у него не простые, ясно дело. Лучших пород. Мурза, никак, понимать нужно. И он мне дюжину энтих баб ну чуть не силком пихает.
– Да уж скажи – сотню… Чего жмёшься-то? – с усмешкой вставил Гришка Ладыжников, без замечаний которого не обходился ни один рассказ Насекина. – Али остальных на следующий раз приберечь решил?
– Ты… Знаешь… – возмутился Мирон и покраснел, но никто не мог сказать точно, по какой причине. От стыда, что его уличили в бессовестной выдумке, или от гнева на то, что мешают вещать святую правду.
– И-то верно, Гришка. – Шелгунов неожиданно вступился за Насекина. Но не успел Мирон благодарно кивнуть и продолжить рассказ, как Никита добавил со сдержанной усмешкой. – Не хочешь слушать, как люди врут, так сам ври, давай!
– Ну, н-е-е-ет. – Ладыжников замахал руками. – Здесь уж мне куда? Миронка у нас врёт, что шёлком шьёт. Гладь знатная выходит. Мне так не под силу.
Тут уж насмешки стали сыпаться со всех сторон.
– Уж коли Насекин врать станет, ни пеший, ни конный не догонит.
– Он разве что невзначай правду молвит, по случайности.
– Да пошли вы в таком разе… Все скопом! – вспылил Мирон, но едва в ответ грянул дружный смех, и сам улыбнулся. – Будто для себя стараюсь. Сами же пристали. Расскажи да расскажи. А я чего? Врать не пахать – было б кому слушать. Как говоритси, всякая прибавка хороша с прикраской. Коли не солгашь, так и не продашь. Так-то, олухи. Боле ничего от меня чего услышите, чёрта лысого.
– Ой ли? Побожись.
– Ох, братцы, икону неси. Да спехом. Не то упустим случай.
– Ага, не услышим. – продолжал поддевать Ладыжников. – Поклялась свинья дерьма не жрать, да вдруг бежит – а его целых два лежит.
– Ладно, на себя глянь. Будто не знаем, каков ты безгрешнец. – беззлобно огрызнулся Насекин и тут же встрепенулся, что-то вспомнив. – Ой, братцы, смех какой был. Как-то раз пентюх этот по шалому забежал на двор к вдовушке одной. Та в крик. А этот, чтоб ты думал?
– Ну вот, говорил же, пущай божится. – Гришка Ладыжников с наигранной досадой всплеснул руками и тут же подавился сдержанным смехом.
За ним прыснул Никита Шелгунов, и скоро лобное место опять потонуло в громком хохоте полсотни человек. Правда, он тут же смолк. На просторном гульбище появился московский подьячий с длинным пергаментом в руках. Рядом с ним стоял невысокий коренастый дворянин в старой чуге с заплатками на локтях и пушистом лисьем малахае. Чиновник дождался, пока стихнет ропот, и заговорил по-хозяйски уверенно.
– Ну что, собрались, бездельнички? Готовы верстаться? – Дружный возглас одобрения громом прокатился над детинцем. Подьячий жестом подозвал Фёдора. – Вот это отныне сотный голова ваш, Фёдор Степанович Клыков. Под ним служить будете.
Клыков смущённо откашлялся, торопливо сдёрнул с головы шапку, не зная, куда её деть, стал нервно мять в руках.
– Из каких же будешь? – настороженно спросил Жихарь. – Не серчай, но что-то не похож ты с нашим братом.
– Из послужильцев я. – честно признался Фёдор, и по толпе дворян пошёл недовольный шёпот.
– Это что ж выходит? – высокий голос Демьяна Рогожина перекрыл общий ропот. – И здесь княжьи холуи нас обскакали?
– В походах им всюду само лучше место достаётся. – поддержал его Развалихин. – Как бой – так нам в пекло, а как хабар брать – так им напервой.
– На что нам в головы чужак, да ещё из княжеских?
– Что у нас, своих, что ль, нет, кто в головы годен?
– Верно. Вон, Никита Шелгунов уж сколь сотничал, пущай и дальше он.
Фёдор слушал всё это спокойно. Он прекрасно знал, что точно так же, как послужильцы презирают дворян, те не переносят на дух послужильцев. Всё это началось так давно, что теперь уже никто не ведал истинных причин. Но от предков по наследству получая эту неприязнь, потомки легко находили для неё свои резоны. Потому Клыков и не ждал любезной встречи. Он был готов к упрёкам и теперь, хладнокровно позволив дворянам спустить пар, ответил уверенно и твёрдо: