Порванная струна
Шрифт:
Стараясь не торопиться, не делать резких суетливых движений, чтобы не спугнуть Ее раньше времени, он открыл задние дверцы фургона. Она медленно приближалась, опустив глаза, не замечая ничего вокруг. На лице ее была озабоченность, озабоченность и тревога.
Когда он задумал сегодняшнее дело, точнее, когда оно вызрело у него в душе, у него в мозгу, он уже знал, как сделает все это. Все детали возникли сразу, как будто он долго и тщательно готовил операцию. И тот трюк, которым он должен был привлечь ее внимание и усыпить подозрительность… кажется, он видел это в кино или прочел когда-то в давно забытой книге. А может быть, просто увидел во сне – теперь
Он окликнул ее:
– Девушка, посмотрите, кажется, я сбил собаку. По-моему, она еще жива.
– Собаку? – Она подняла на него большие растерянные глаза, и в них мелькнуло сострадание.
– Да, собаку, – торопливо повторил он, стараясь суетливым испугом придать достоверности своим словам. – Вот, посмотрите, я положил ее сюда, чтобы она не окоченела. Как вам кажется, она еще жива?
Не раздумывая, влекомая простой человеческой жалостью, девушка шагнула к раскрытым дверцам пикапа, заглянула внутрь…
– Где собака? – произнесла она удивленно, а он тем временем быстро достал приготовленный заранее платок, пропитанный хлороформом, подошел к девушке сзади и чуть сбоку, словно собираясь показать ей раненое животное, наклонился и прижал платок к ее лицу.
Она забилась, пытаясь вырваться, замотала головой, попробовала закричать – но платок не позволял ей издать ни звука, а сильные чужие руки сжимали как тиски… Она ударила вслепую локтем, не причинив боли, еще несколько раз дернулась. Вязкое облако хлороформа окутало ее сознание, голова закружилась, все вокруг стало каким-то грязно-розовым, и девушка обмякла. Тогда он осторожно и нежно, стараясь не ушибить, не оцарапать свою драгоценную ношу, уложил ее на сложенное вдвое клетчатое одеяло, которым заранее застелил дно пикапа. Заклеил рот пластырем. Руки и ноги связал двумя шарфами – если она придет в себя раньше времени, не сможет ни закричать, ни вырваться. Что-то еще он должен был сделать… Оглядевшись, он увидел в грязи возле задних колес пикапа футляр со скрипкой. Наклонился, поднял его и положил рядом со своей пленницей.
Соня пришла в себя и тут же пожалела об этом: мир встретил ее приступом тошноты и невыносимого головокружения. Стены, пол и потолок менялись местами в темпе шотландской джиги. Тошнота накатила новой волной. Рот был заклеен какой-то липкой дрянью, Соня замычала и замотала головой, чтобы привлечь к себе внимание. В поле ее зрения показался невысокий молодой человек со смутно знакомым лицом. Одет был молодой человек неприметно, во что-то темно-серое, а может, это у Сони перед глазами все было мрачно. Правильно истолковав ее мычание, он отодрал пластырь – между прочим, было очень больно, – и Соню тут же вырвало. Как ни скверно она себя чувствовала, увидев, что при этом почти все попало на его ботинки, Соня испытала злорадное удовлетворение.
После этого немного полегчало, и девушка огляделась. Она сидела на металлическом стуле посреди очень запущенного служебного помещения. Руки у нее были связаны за спиной, ноги привязаны к ножкам стула. Окна в комнате были закрыты плотными шторами. Под потолком горела одинокая лампочка в дешевом металлическом абажуре.
– Воды! – попросила Соня, сморщившись от гадостного привкуса во рту.
Похититель суетливо бросился за деревянную конторскую стойку, достал стакан и эмалированный чайник с отбитым носиком. Налил полстакана желтоватой воды и поднес Соне. Девушка отпила пару глотков, у воды был противный железистый привкус, но ей все же немножко полегчало. Подняв глаза на похитителя, Соня осипшим больным голосом спросила:
– Что тебе от меня нужно? Кто ты такой?
Тот наклонился к ней, уставился лихорадочно горящими, безумными глазами и почти шепотом спросил:
– Ты меня не узнаешь? Неужели ты меня не узнаешь?
Соня еще раз внимательно вгляделась в его лицо. Безусловно, в нем было что-то знакомое. Кажется, она когда-то видела этого человека, только он был тогда мальчиком…
– Постой, – неуверенно проговорила Соня, – ведь ты жил в четвертом подъезде… Юра, да?
Лицо мужчины передернулось мучительной судорогой, он утвердительно кивнул, не сводя с Сониного лица больных глаз.
– Юра, – медленно, убедительно, как маленькому, проговорила Соня, – ну что ты такое придумал? Развяжи меня, не глупи, честное слово. Мне больно. Чего ты от меня хочешь? Мы же росли в одном дворе, неужели теперь ты собираешься сделать… что-то ужасное?
– Нет. – Рот его снова искривила судорога. – Нет, ничего плохого я тебе никогда не делал… Наоборот, я всегда старался помочь тебе, защитить от врагов…
Соня удивленно посмотрела на него:
– Какие враги, какая помощь?
– Ты не замечала… ты не замечала моей заботы, ты вообще не замечала меня, никогда не замечала… Помнишь Жеку Малыгина? Он толкнул тебя, ты сломала руку. Я отомстил ему за тебя…
– Как?! – в ужасе отшатнулась Соня, насколько позволяла спинка стула. – Он погиб, упал с крыши… Так это ты?
– Я, – почти беззвучно ответил Юрий.
– Боже мой! Да ты ненормальный! – Выговорив эти слова, Соня прикусила язык.
Несомненно, похитивший ее тип был ненормальным. Эти горящие глаза, эта странная речь… что-то она Соне напоминала. Но ведь всюду пишут, что психам нельзя говорить, что они психи. Они-то считают себя здоровыми и очень обижаются. Так и случилось.
– Не смей называть меня ненормальным! – истерически выкрикнул Юрий. – Может быть, это все остальные ненормальные, с их мещанской моралью, с их тусклыми глазами и тупыми развлечениями, но ты не должна так говорить мне, ведь все, что я делал, я делал ради тебя, ради тебя и твоей музыки!
– Если ты что-то делал ради меня, – тихо и почти ласково прервала его Соня, – то сделай еще кое-что: развяжи меня.
Неожиданно Юрий преобразился: он отскочил от связанной Сони, на лице его явственно отпечаталась злобная подозрительность.
– А-а! – воскликнул он неожиданно высоким и резким голосом. – А-а! Вот к чему все шло! Ты хочешь добиться моего доверия, убедить в своей искренности и доброте – только для того, чтобы я развязал тебя, а потом отпустил? Нет, дорогая моя, я теперь уже не так глуп и наивен! Я знаю, что ты такая же, как все, и понимаешь только силу. Стоит ослабить узду, стоит дать тебе палец – и ты откусишь всю руку. Я развяжу тебя только тогда, когда буду уверен, что ты не сможешь никуда убежать. Раньше… раньше я верил, что ты особенная, что ты живешь ради своего высшего предназначения, ради музыки, но теперь я понял все…
– Что ты такое понял? – спросила Соня устало-презрительным голосом, ей совершенно не хотелось притворяться ласковой. – Что так изменило твое мнение?
– Я видел! – воскликнул Юрий с болезненным торжеством. – Видел его – того, кого ты приводила к себе домой!
– Совсем больной, – тихо проговорила Соня. – Ну даже если бы я кого-то и приводила – что я, по-твоему, должна спрашивать у тебя разрешения? Да кто ты такой, чтобы диктовать мне, что я могу делать и что не могу? Откуда у тебя такое право?