Порыв ветра, или Звезда над Антибой
Шрифт:
Когда завершились попытки Лекюира и Антека совместно нащупать пути к официальной программе высшего или хотя бы среднего образования, добросовестные родители сделали вторую общеобразовательную попытку, которая, как и первая, не прошла бесследной в короткой жизни родителей юного поэта с рю Нолле. Никола и Жанин решили, что мальчику поможет английский язык. Ясно, что он поплывет искать свою мужскую судьбу и удачу на английских островах, а там говорят на своем языке, на труднопостижимом английском. В Париже, где иностранные люди встречаются на каждом перекрестке, с изучением ненаших, нефранцузских языков возникают всегда непреодолимые
– Так есть же Франсуаза! – воскликнула Жанин. И все стало просто. У семьи Гийу были дальние родственники в Альпах, семья Шапутон. У одной из их дочек, у Франсуазы, подружка вышла замуж за англичанина. Так что подружка поневоле научилась по-ихнему. А с ней и Франсуаза кое-чему научилась. А теперь она, говорят, приехала чему-то такому учиться в Париж, эта Франсуаза. Остается позвать в гости сестричек Шапутон и все будет в порядке.
Это очень странная история, очень французская. Здесь покупают самые дорогие машины, дорогие дома. Но образование должно быть дешевым. Если не так, то зачем тогда мы отрезали голову прекрасной королеве? Зачем расплодили столько бюрократов?
Сестрички Шапутон пришли в гости на рю Нолле. Все здесь казалось таким странным и забавным этим юным альпийским провинциалочкам. Роскошный драный дом и дорогое угощение. Горы немытой посуды. Везде картины… И этот огромный художник, который вынул топорик из-за пояса, изрубил лестничные перила и растопил печурку. Все поражало Франсуазу. Ей еще не было двадцати. Она была хорошенькая, совсем юная. Художник это заметил. Она стала бывать в доме, научила Антека нескольким английским фразам. А высокий художник (он был моложе бедняжки-жены) сводил ее в кино. И еще куда-то сводил. В картинные галереи, в какие-то мастерские…
Потом английские фразы кончились и Франсуаза к ним ходить перестала. Жанин, вероятно, было уже не до того. У нее было очень плохо с сердцем. Три недели она пролежала в больнице. Да и с деньгами было хуже, чем всегда: какие-то случайные продажи…
Вдобавок и снабжение освобожденной столицы продовольствием пока еще толком не наладилось. То ли война мешала, то ли американцы еще не подоспели со своей коварной помощью и губительным планом генерала Маршала (в одном единственном французском городе довелось мне видеть площадь имени генерала-кормильца: в Ницце. Стало быть, Ницца и впрямь смогла оценить свиную тушенку).
Это именно в апреле 45-го послал Никола пасынка занять две тыщи у щедрого мецената Жана Адриана. Зато в том же апреле открылась у Никола де Сталя персональная выставка абстрактной живописи в галерее Жанны Бюше. Большое событие! И успех был (хотя ни одна картина не продалась). Успех потому что не осталась выставка незамеченной. Были замечены многие картины (среди них «Дневные лучи» и «Вокзал Вожирар») и был замечен де Сталь. Он все еще был начинающим, но он не был более безвестным. В галерейной книге отзывов (такие принято называть «Золотой книгой», да и то сказать, для непризнанных гениев каждое доброе слово, или просто громкое имя – на вес золота) были имена художников и скульпторов (Жан Базен, Жан Деван, Анри Гетц, Альберто Маньели, Жан Дюбюфе, Этьен Хаждю), коллекционеров (Жан Адриан, Гектор Сгарби, Жан Мазюрель), галеристов (Луи Карре, Рене Друэн, Дениз Рене), даже художественных критиков (Жорж Лэмбур, Рене де Солье). Конечно, это еще не «весь Париж», но иные (вроде Клэе, Борэ, Ланского, Дютийеля или Дюбура) побывали на выставке неоднократно, но в книге не «засвечивались». В общем, как говаривал герой любимого писателя, «Успех, Тетка, успех!»
А в мае прошел в помещении «Галери Лафайет» на бульваре Осман второй по счету Майский салон. Де Сталь выставил огромное полотно «Астрономическая Композиция» и снова был замечен. На полотне этом были еще навеянные мэтром Маньели «геометрические» формы, но полотно самого мэтра, вывешенное здесь же неподалеку, выглядело в сравнении с безудержно страстной живописью ученика – скучновато. На биографов де Сталя произвел впечатление забавный выставочный курьез: какой-то псих отрезал от магической «Астрономии» де Сталя кусочек на память. Впрочем, загадочное полотно заметили не одни приблудные психи. В конце мая Жанна Бюше написала в Бразилию сбежавшей перед оккупацией из Парижа художнице Виейра да Сильва:
«Больше всех мне понравились Ланской и Никола де Сталь, они самые абстрактные и не подражают ни Матиссу, ни Бонару, ни даже Пикассо…»
Вскоре стало ясно, что не только старой поклоннице де Сталя, его благодетельнице Жанне Бюше нравятся его полотна. Появились у него новые поклонники, большие знатоки живописи и притом люди не бедные. В общем, будущее сулило удачу, успех, надо было только дожить до них. Но как раз у главных поклонниц таланта де Сталя сил оставалось на донышке. Жанна Бюше умерла год спустя. Измученную болезнью и невзгодами Жанин в июне пришлось отправить на отдых в Верхнюю Савойю, в горы.
В одиночестве горного Сен-Жерве слабеющая Жанин написала давно обещанное письмо сестричке Никола Ольге в ее монастырь. Конечно, ей хотелось поговорить о Нем, а кто был к Нему ближе, чем они обе, любимая младшая сестричка и любящая его без памяти и предчувствующая разлуку верная подруга всех этих тяжких и счастливых лет, последних лет ее жизни (в этом она не сомневалась). Вот оно, это письмо:
«Раз уж вы высказали пожелание, чтоб я написала вам о Коле, я напишу о нем, со всей прямотой.
Он превосходит и силой и своей красотой всех окружающих его, что же до духовной его мощи, то она выше всего, о чем я упомянула. Однако пока все, что с ним происходит и что он обычно сам делает, – все, не считая редких счастливых мгновений, ему только вредит. К моему счастью, я возлагаю больше надежд на тот притемненный, но истинный свет, который вдруг вспыхивает по временам, озаряя его и удаляя мрачность его облика. Я говорю о недостатке терпения, о желании поразить окружающих какой-нибудь ложью, ничтожной выдумкой, которая в сто раз ничтожней того, что есть на самом деле и т.д.».
(Вы, может, обратили внимание, что эти следы пережитой в детстве травмы проходят вовсе незамеченными в многостраничных, прежде всего «семейных» биографиях де Сталя. Разве что простодушный Лукин, но что нам Лукин…)
«Должна признать, – продолжает свою исповедь Жанин, – что увлекаясь своими завиральными историями, он теряет всякую меру, но потом вдруг приходит к какой-то творческой идее, которая ближе к истине, чем любая реальность факта».
(Здесь невольно вспоминаются строки Пастернака о внезапном впадении в истину. Пастернак нам вспомнится не раз, и не случайно…)